Бриллианты и булыжники

Само название книги А. Шишковой «Чужедаль» говорит о тоске ее автора по оставленной родине. Но как далека эта тяга души А. Шишковой от традиционной «тоски», опошленной многими поэтами и поэтиками Зарубежья. Тоска Шишковой светла, ясна и даже… радостна тою радостью, которую рождают облегчающие душу слезы. Свет и радость, исходящие от ее стихов, глубоко воспринимаются читателем, потому что в ритмических строках чувствуется близость их автора к живой, сущей, подлинной родине, а не к ее отражению в тусклом зеркале памяти.

Милый, вспомни: я сироточка,
А кругом – чужедаль.

В этих строках – вся душа А. Шишковой. Милая нашему сердцу, «своя», «наша» душа.

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

3 октября 1953 года, № 194. С. 3

Рецензии на книги издательства им. Чехова (Нью-Йорк)

Александра Львовна Толстая «Отец»

I

Ни об одном из русских писателей не написано столько, сколько о Л. Н. Толстом. Литературоведы, философы, богословы, врачи, друзья, дети и даже случайные знакомые… кто только не писал о нем. Казалось бы, ничего нового уже нельзя добавить к написанному, особенно к биографической его части. Но книга Александры Львовны Толстой, его любимой дочери и ближайшего поверенного последних лет жизни отца, всё же вносит новое в огромный запас накопленного материала и приоткрывает завесу над теми сторонами мышления Л. Н. Толстого, которые другие его биографы, порою неумышленно, но, главным образом, с предвзятой целью, закрывали от глаз русских читателей и почитателей великого писателя. Эта затемненная и еще более неправильно освещенная часть его мышления – политические взгляды графа Толстого. В последнем периоде его долгой творческой жизни, Л. Н. Толстой представлялся русскому обществу, главным образом, молодежи, как протестант против монархии, порою даже как революционер. Прогрессисты всеми силами, развивали это представление о нем, и, надо сознаться, что яростная травля Толстого со стороны реакционных кругов немало способствовала утверждению этого взгляда, т. е. лила воду на мельницу своих врагов «прогрессистов» и революционеров.

Воспоминания А. Л. Толстой, глубоко интимные по своему характеру, возможно более объективные по стремлениям автора и, безусловно, достоверные, как вышедшие из-под пера наиболее близкого к престарелому Л. Н. Толстому лица, решительно опровергают взгляд на Толстого, как на западника-«прогрессиста» и тем более, как на в какой-либо мере революционера. Более того, они показывают Толстого как монархиста, безусловного монархиста в первом периоде его жизни и критического монархиста – в последнем ее периоде.

Рассказывая о внутренней работе Л. Н. Толстого над образами героев «Войны и мира», А. Л. Толстая, вопреки литературоведам-«прогрессистам», утверждает, что большинство личных черт внесено автором не в образ Пьера Безухова, как это принято думать, но в пламенного монархиста, безраздельно служащего царю и отечеству Николая Ростова. «Ростов был влюблен в царя и в славу русского оружия… И не один он испытывал это чувство. Девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя», приводит она дивные строчки «Войны и мира» и на той же странице пишет: «Разве мы не узнаем Толстого в Николае Ростове?».

Рассказывая о дальнейшей внутренней жизни Л. Н. Толстого, его дочь говорит: «Несмотря на свою ненависть к убийству, отрицание войны (Толстой) сохранил до глубокой старости это чувство глубокой любви к своей родине, чувство патриотизма, теоретически и беспощадно им отрицаемое»; читатель видит в этих словах одно из многих глубоких внутренних противоречий Л. Н. Толстого, превративших его, казалось бы, безмерно счастливую жизнь в мучительную трагедию. В 70-х годах «традиции класса, военного круга, преданность государю еще сильны в нем», свидетельствует А. Л. Толстая, а письма Л. Н. Толстого к государю Александру III и государю Николаю II удостоверяют, что и в дальнейшем Л. Н. Толстой не утратил своей веры в высшую, надзаконную справедливость монарха, т. к. в этих письмах он обращается именно к ней, требуя от монархов ее проявления, вопреки неизбежному в нашем грешном мире закону человеческому, во имя закона Христова. В этом отношении чрезвычайно характерно его заступничество пред государем Александром III за духоборов, у которых, на основании существовавшего тогда закона, К. П. Победоносцев отобрал неокрещенных ими детей. Монарх не обманул веры Толстого в его надзаконную милость: Самодержец Александр III личным приказом губернаторам вернул детей их родителям.