Британия. Краткая история английского народа. Том II

Питт обладал непреодолимой силой красноречия. Могущество политического красноречия проявилось в бурных прениях Долгого парламента, но выражению его тогда мешал юридический и богословский педантизм эпохи. Век революции отбросил этот педантизм, но в красноречии Сомерса и его противников мы видим больше искусства, чем таланта, больше знания, ясности выражения, определенности мысли, отчетливости защитника или дельца, чем ораторского порыва. Питт совсем не владел или в слабой степени обладал ясностью изложения. Он не был ловким бойцом, подобно Уолполю, или оратором заготовленных речей, подобно Честерфилду. Хуже всего выходили у него именно заготовленные речи: в них сразу проявлялись свойственные ему отсутствие вкуса, стремление к эффекту, избитость ссылок, преувеличенность образов. Если, несмотря на подобные недостатки, он был много выше всех ораторов своего времени, то это объясняется прежде всего глубиной его убеждений, серьезностью и искренностью их выражения. «Я должен еще сидеть, — прошептал он однажды другу, — если я встану, я скажу все, что у меня на уме». Но реализм его красноречия питался широкой поэтической фантазией и страстным пылом, не только ставившим его выше современников, но и выдвигающим его в ряд лучших ораторов мира. Холодная рассудительность, остроумие, здравый смысл эпохи уступили место блестящей смелости, сочувствию народным симпатиям, выдержанной величавости, возвышенному порыву, господству над всеми человеческими чувствами. От торжественного воззвания он без труда переходил к веселой шутке, от резкого сарказма — к мягчайшему пафосу.

Полное самосознание оратора усиливало значение каждого слова. Его речь всегда дышала авторитетностью. Он был первым оратором Англии, слова которого оказывали сильное влияние не только на парламент, но и на весь народ. Отчетов о прениях парламента тогда еще не существовало, и голос Питта переходил за стены собора святого Стефана только в отрывочных фразах и полусохранившихся выражениях. Но сила его красноречия и заключалась именно в этих внезапных порывах вдохновения, в этих коротких страстных обращениях. Дошедшие до нас немногие отрывочные слова вызывают в людях нашего времени ту же самую дрожь, которую они вызывали у его современников. По, несмотря на всю его страстность, красноречие Питта было красноречием государственного человека, а не ритора. Время оправдало почти все его главные пели: защиту свободы подданных против произвольного задержания по «общим приказам», защиту свободы печати против лорда Мэнсфилда, защиту прав избирательных собраний против Палаты общин, защиту конституционных нрав Америки против самой Англии. Его внешняя политика была направлена на сохранение Пруссии, и Пруссия оправдала его проницательность объединением Германии. Англия йогом приняла его план прямого коронного управления Индией, план, показавшийся безумным, когда Питт его предложил. Он первым указал на либеральный характер английской церкви, первым поднял вопрос о парламентской реформе. Великодушие и оригинальность его ума доказываются одной из самых ранних его мер. Он успокоил Шотландию, призвав якобитов на службу их родине и набрав полки горцев среди ее кланов. Назначение генералами Ульфа и Эмгерста доказало его пренебрежение к обычаям и прирожденное понимание людей.

Впрочем, победами, ознаменовавшим и начало его восхождения, Питт был обязан, скорее, счастью, чем своему гению. На Востоке смелость купеческого приказчика обеспечила компании английских купцов господство над Бенгалией и открыла ряд чудесных завоеваний, присоединивших полуостров Индостан, от Цейлона до Гималаев, к владениям британской короны. Уехав по причине расстроенного здоровья в Англию, Клайв в начале Семилетней войны вернулся оттуда и принес англичанам добычу, более значительную, чем верховенство над Карнатиком. Он провел только несколько месяцев в Мадрасе, когда ужасное злодеяние, еще живущее в памяти англичан, вызвало его в Бенгалию. Эта местность в дельте Ганга была богатейшей и плодороднейшей из всех областей Индии. Ее рис, сахар, шелк и другие ткани пользовались известностью на рынках Европы. Ее вице-короли, подобно их наместникам, на деле приобрели независимость от императора и присоединили к Бенгалии провинции Ориссу и Бегар. Сураджа Даула, властитель этого обширного государства, давно уже ревниво относился к предприимчивости и богатству английских купцов. Теперь, подстрекаемый французами, он появился перед фортом Уильям, захватил его жителей и посадил 150 человек в небольшую темницу, названную Калькуттской Черной пещерой.