Британия. Краткая история английского народа. Том II

При помощи таких средств удалось уменьшить долг и повысить доход короны. Признаков сильного недовольства было немного. Как ни были обременительны и незаконны действия короны, но в первые годы личного правления масса народа не ощущала настоящей опасности для свободы. Чтение писем того времени производит на читателя невыразимо трогательное впечатление выражаемой в них твердой верой в конечное торжество права. Карл I был упрям, но упрямство было недостатком, слишком распространенным среди англичан, чтобы вызывать сильное недовольство. Народ был так же упорен, как и король, а его политическое чутье подсказывало ему, что малейшее замешательство в делах должно разрушить финансовую систему, медленно создаваемую Карлом I, и принудить его вернуться к субсидиям парламента. А пока народу оставалось ожидать лучших дней, и терпение его облегчалось общим благосостоянием страны. Продолжительные войны на материке обогащали Англию. Отношения Испании и Фландрии осуществлялись только с помощью английских судов, и английский флаг прикрывал торговлю португальских портов с колониями Африки, Индии, Тихого океана.

Долгий мир вызывал неизбежное расширение торговли и увеличение фабрик в городах западной части Йоркшира. Начиналось возделывание новых земель, был со ставлен широкий план осушения болот. Рост арендной платы обогащал поместное дворянство, и это сказывалось на воздвигаемых им роскошных усадьбах. Контраст этого мира и благосостояния с разорением и кровопролитием на материке служил сильным доводом в пользу сторонников системы короля. «Некоторые из высших сановников и членов Тайного совета, — говорил Мэй, — при произнесении слов «свобода подданных» обычно смеялись». Были такие смелые придворные, которые выражали надежду, что «ко роль никогда уже не будет нуждаться в парламенте». Но, прославляя мир, Кларендон добросовестно замечал, что под этим внешним спокойствием «в стране скрывается дух гордости, мятежа и недовольства». Тысячи людей покидали Англию, уезжая в Америку. Дворянство держалось в стороне от двора. «Простой народ вообще и крестьяне-землевладельцы, в частности, рассуждали разумно о своих правах и тяготевших над ними притеснениях». Карлу I нравилось обманывать себя, но среди его министров был человек, который понимал правильность выжидательной политики народа и видел, что, если не будут приняты другие меры, первая же неудача разрушит систему королевского деспотизма.

Одним из самых выдающихся членов народной партии в парламенте 1628 года был сэр Томас Уэнтворт, крупный землевладелец и представитель Йоркширского графства. Но с самого начала своей общественной жизни он страстно желал служить короне. Он уже завязал отношения с двором, обеспечив в Йоркшире место для одного из министров короля, и считался на прямой дороге к пэрству. Но то же сознание политического таланта, которое подстрекало его честолюбие, возбудило зависть Бекингема; гордости Уэнтворта был нанесен ряд ударов, и это заставило его перейти в оппозицию, которой его красноречие, замечательное своими внезапными порывами, но менее серьезное и выдержанное, чем у Элиота, скоро придало грозный характер. Его интриги при дворе побудили Бекингема унизить соперника, своим талантом вызывавшего в нем инстинктивный страх, явным оскорблением. Заседая в суде в качестве шерифа Йоркшира, Уэнтворт получил известие о своей отставке и о передаче своей должности своему сопернику сэру Джону Сэвилу. «Этим они хотят меня опозорить публично, — сказал он с отличавшим его горделивым пренебрежением, — в таком случае я попрошу позволения смыть позор так же публично и свободно».

Жалкое хозяйничанье фаворита шло вразрез со всеми понятиями Уэнтворта об энергичном и умелом правлении. Последний хотел добиться от короля не той свободы, которой мечтал Элиот, а системы, которой держались Тюдоры и при которой широкая и благородная политика ставила государя во главе народа, а парламенты становились простыми орудиями короны. Но чтобы сделать это, нужно было устранить Бекингема. С этой целью Уэнтворт и выступил во главе общин при проведении «Петиции о праве». Трудно сказать, насколько в ту пору его жизни высшие мотивы, например, настоящая любовь к свободе, которой ему суждено было изменить, соединялись у него с жаждой мести, но его речи были полны огня. Одну из них о петиции он закончил так: «Если бы я искренне не настаивал на сохранении в целости общей свободы подданных, я хотел бы быть выставленным на холме пугалом на позорище всему свету».