Британия. Краткая история английского народа. Том II

Уцелевшие остатки поэтической жизни можно было найти в нежной фантазии и веселой болтовне лирических певцов вроде Геррика, у которого прелесть не затрагивалась страстью и часто искажалась пошлостью и педантизмом, или в школе прямых преемников Спенсера; там в идиллиях Брауна и в неудобочитаемых аллегориях обоих Флетчеров еще сохранялось отчасти если не сила, то обаяние их главы. Последова телем Спенсера был сам Мильтон; в старости он признавался Драйдену, что для него образцом был Спенсер, а в своих ранних произведениях, написанных в Гортоне, он с любовью говорил о «важном и торжественном тоне «Царицы фей», о ее лесах и мрачном очаровании, где больше смысла, чем кажется». Но у него нет и следа слабости и вычурности, которые отличали преемников Спенсера. В «Allegro» и «Penseroso», первых плодах его уединения в Гортоне, мы встречаем богатую фантазию и мелодию елизаветинской поэзии, ее роскошную образность, ее симпатии к природе и человеку.

Правда, молодой поэт утратил прежние свободу и целостность, свойственные Возрождению; его произведения отзываются больше риторикой, чем страстью; у него отсутствовала способность к драматизму, а его живописные описания лишены точности и определенности. Воображение Мильтона было недостаточно сильным, чтобы он мог отождествлять себя с воображаемым им миром; он стоял в стороне от последнего и как будто рассматривал его на расстоянии, устраивая его по своему усмотрению. В этом отношении он как в своих ранних, так и в более поздних поэмах уступал Шекспиру или Спенсеру; но этот недостаток почти возмещается благородством чувства и выражения, тонкостью вкуса, выдержанным достоинством и законченным совершенством его произведений. Высокая нравственность пуританина выражается в каждой строке даже этих метких произведений его юности. «Ком» был задуман в виде пьесы для празднеств, устраивавшихся лордом Бриджуотером в замке Ледлоу, а превратился в почти страстную защиту любви к добродетели.

Исторический интерес «Кома» Мильтона заключается в том, что он служит выражением протеста более образованных пуритан той эпохи против мрачного ханжества, развившегося в целой партии под влиянием преследований. Действительно, терпение англичан постепенно истощалось. Вдруг появилась масса злостных памфлетов, напоминавших Мартина Марпрелэта. Люди, у которых никто не спрашивал имени, продавали пасквили неизвестных авторов у дверей торговцев и помещиков. По мере того как надежды на парламент слабели и люди отчаивались в бездействии законных средств, на первый план, как это всегда бывает в такие времена, выступали горячие и безрассудные фанатики. Образчик их тона представил в начале этого периода Лейтон, отец носившего это имя благочестивого архиепископа. Он называл прелатов кровожадными людьми, епископат — установлением Антихриста, а католическую королеву — дочерью Хета. На усиление пуританского ханжества под влиянием преследований Лода указывал «Бич актеров» (Histrioma stix) Принна, юриста, известного своими конституционными познаниями, но в то же время человека чрезвычайно упрямого и ограниченного. В книге заключались нападки на актеров как на слуг сатаны, на театры как храмы дьявола, на охоту, майские деревья, украшение домов на Рождество елками, на карты, музыку и фальшивые волосы.

Столь жестокая критика театра была так же оскорбительна для образованных пуритан, как и для самого двора; Селден и Уайтлок приняли живое участие в подготовке большого спектакля, которым училище правоведения решило ответить на вызов, а в следующем, 1634, году Мильтон написал для представления в Ледлоу своего «Кома». Рассерженный примас нашел, что просто предоставить Принна суду более разумных людей было бы слишком мягко. Никогда ни прежде, ни после за такую бессмыслицу человека не сажали в тюрьму; но одно место в книге было истолковано как намек на королеву, и приговор доказал страшную жестокость примаса. Принн был исключен из сословия адвокатов, лишен ученой степени и выставлен у позорного столба, где ему отрезали уши, а потом отвели назад в тюрьму. Но поднимавшаяся волна народного недовольства представлялась в это время министрам короля еще не такой опасной, как обычные финансовые затруднения. Остроумные уловки придворных юристов, восстановление забытых прав короны, незаконные пошлины, штрафы и конфискации возбуждали один класс за другим и вызывали все в новых семьях ненависть к короне; но денег было не достаточно для удовлетворения нужд казны. Потребовались новые вымогательства, в то время как рост недовольства превращал их в побуждение к мятежу.