Стычки обеих партий, давших друг другу насмешливые прозвища «круглоголовых» и «кавалеров», вызвали новое беспокойство в парламенте, но Карл I упорно отказывал ему в охране. Он обязался «честью короля» защищать их от насилия «так же, как своих детей», но едва он дал это обещание, как его прокурор появился у ворот Палаты лордов с обвинением Хемпдена, Пима, Голлса, Строда и Гэселрига в изменнической переписке с шотландцами. В Палату общин явился герольд и потребовал выдачи пяти ее членов. Если Карл I считал себя действующим на законных основаниях, то общины в обвинении, исходившем лично от короля, пренебрегавшего самыми ценными правами парламента и вызывавшего подсудимых в судилище, не имевшее права судить их, видели просто проявление насилия и произвола. Они обещали принять требование к сведению и снова попросили об охране. «Я отвечу утром», — сказал король. Наутро, 4 января 1642 года, он пригласил бродивших вокруг Уайтхолла дворян последовать за ним и, обняв королеву, пообещал ей вернуться через час хозяином своего королевства. Толпа «кавалеров» присоединилась к нему при выходе его из дворца и осталась в Вестминстерском зале, когда Карл I в сопровождении своего племянника, курфюрста Пфальцского, вошел в Палату общин. «Господин спикер, — сказал он, — я должен на некоторое время занять ваше кресло!» Когда его взгляд упал на пустое место, где обычно сидел Пим, он вдруг смутился и замолчал: при известии о его приближении Палата велела пяти своим членам удалиться. «Господа, медленно начал король отрывистыми фраза ми, — я сожалею, что мне пришлось прийти к вам по этому случаю. Вчера я присылал пристава по важному делу — взять нескольких лиц, обвиненных по моему приказу в измене; я ожидал повиновения, а не послания». «Измена, — продолжал он, — лишает привилегий, и потому я пришел узнать, нет ли здесь кого-либо из обвиняемых».
Воцарилась мертвая тишина, которую прерывали только повторяемые им слова: «Я должен взять их, где бы я их ни нашел». Он снова замолчал, но тишина не прерывалась. Тогда он воскликнул: «Пим здесь?» Ответа не было, и Карл I, обратившись к спикеру, спросил его, здесь ли пять членов. Лентол упал на колени и сказал: «Здесь у меня нет ни глаз, чтобы видеть, ни языка, чтобы говорить, ибо я повинуюсь Палате». «Хорошо, хорошо, — сердито сказал Карл I, — это неважно; я думаю, мои глаза не хуже других». Снова надолго воцарилось молчание, во время которого он внимательно разглядывал ряды членов Палаты. «Я вижу, — сказал он наконец, — что все птицы улетели, и надеюсь, что вы пришлете их ко мне по возвращении их сюда». «В противном случае, — прибавил он, — я сам отыщу их». Наконец он покинул Палату, по словам очевидца, «в более недовольном и сердитом настроении, чем то, в каком он пришел, заявляя, что никогда не имел в виду насилия».
Только отсутствие пяти членов Палаты и спокойное достоинство общин помешали оскорбительному шагу короля закончиться кровопролитием. «Все думали, — говорил свидетель сцены Уайтлок, — что если бы король нашел их тут и велел своим стражам схватить их, члены Палаты попытались бы защищать их, что могло бы окончиться большим горем и несчастьем». Пятьсот лучших дворян Англии едва ли стали бы спокойно смотреть на то, как бандиты Уайтхолла в парламенте хватают их вождей. Но Карл I и не подозревал опасности своего шага. Пять членов нашли себе убежище в городе (city), и на другой день сам король потребовал в Гилдхолле от эльдорменов их выдачи. Когда он возвращался, на улицах вокруг раздавались возгласы: «Привилегия!» Шерифы не обратили внимания на разосланные приказы об аресте, а воззвание, выпущенное через четыре дня и объявлявшее пятерых членов Палаты изменниками, прошло незамеченным. Страх прогнал «кавалеров» из Уайтхолла, и Карл I остался совершенно одиноким, так как его поступок на время отдалил от него его новых друзей в парламенте и избранных из их числа министров Фолкленда и Колпеппера.