Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

В день открытия Совета, вооружившись мандатом гостя из моего полка, я направился к знаменитому Таврическому дворцу, который теперь назывался Дворец Урицкого, а когда-то в нем располагалась Дума. Входя в него, я представлял себе памятные дни и ночи марта 1917 года. Сейчас уже не было того энтузиазма, как тогда. Нет, сейчас шла война, война между Партией и Народом. У крыльца угрожающе стояли установленные на мотоциклах пулеметы, а рота красногвардейцев охраняла вход.

Собрание было назначено на пять часов, поэтому, зная советские обычаи, я пришел туда примерно без четверти шесть, рассчитывая, что у меня еще будет время, прежде чем там что-нибудь начнется. Говоря о непунктуальности, я вспоминаю случай в 1918 году, когда мне пришлось подавать заявление в Самарский Совет по поводу какой-то работы, которой я занимался. Я хотел застолбить зал под публичную научную лекцию для одного американского профессора и получил официальное приглашение явиться в Совет ровно в 17.00, чтобы подробно объяснить, что мне надо. Я пришел вовремя. В половине шестого неторопливо зашел первый депутат и, никого не увидев, спросил меня, когда начнется заседание.

— Меня пригласили на пять часов, — ответил я.

— Да, — сказал он, — пять часов, верно, — и снова вышел.

В шесть часов появилось трое-четверо рабочих, они слонялись, болтали или ничего не делали, коротая время.

— Вы всегда так долго собираетесь? — спросил я одного из них.

— Если вы так долго прожили в России, — добродушно ответили мне, — уже бы должны знать наши порядки.

К семи собрались все, кроме председателя. Это высокое должностное лицо явилось в 19.15 с извинением, что «он остановился поболтать с товарищем».

Заседание Совета в Петрограде, назначенное на пять, началось в девять, но тут были смягчающие обстоятельства. Днем все еще недовольных рабочих пригласили послушать Зиновьева, который постарался умиротворить их тем, что вернул им отмененные из-за войны выходные.

Депутаты Совета бродили взад-вперед по вестибюлям и коридорам, а рабочие устремились наружу, одни горячо что-то обсуждали, другие хмурились.

Зал во дворце перестроили и улучшили. Стену за трибуной, где раньше висел портрет царя, сломали и сделали на ее месте глубокую нишу, вмещающую более 100 человек, где сидел исполнительный комитет и особо приглашенные гости. Исполком состоял из сорока человек и составлял своего рода кабинет министров, занимавшийся всем законодательством. В него всегда входили одни коммунисты. Собственно Совет не участвовал в законодательных делах. В силу его характера и особенно порядка проведения заседаний это было бы невозможно. Число депутатов превышало 1300 — чрезвычайно громоздкий орган, в котором обсуждать что-то и так было затруднительно, но совершенно невозможным это становилось из-за того, что на заседания приглашались многочисленные гости из других коммунистических организаций. Таким образом аудитория увеличивалась вдвое. А еще нужно добавить шоферов, трамвайных кондукторов и обслуживающий персонал, которые тоже проникали туда. В голосовании принимали участие все, без какого-либо различия между членами Совета и зваными или незваными гостями.

В девять часов все было готово к открытию Совета. По трое за столом зал вмещал около 2 тысяч человек. Остальные стояли сзади или роились на балконе. Матросы выделялись из толпы. День стоял теплый, и в зале было душно. На стенах висели надписи: «Просим не курить». Несмотря на это, прошло только ползаседания, а в зале уже клубился дым. По примеру других я снял шинель, вытянул заправленную гимнастерку и помахивал ею вверх-вниз для вентиляции. Когда так поступало большинство, эта процедура вряд ли способствовала освежению атмосферы.

Я подыскал себе место сзади, откуда мог все видеть. Рядом со мной сидела женщина, маленькое взъерошенное создание; по-видимому, она совсем не понимала, где находится. Каждый раз, как вставал кто-нибудь из выступающих, она спрашивала меня, кто это. Пока мы ждали начала, в ответ на мой вопрос она призналась мне, что она гость, как и я сам.

— Я недавно записалась в «сочувствующие», — сказала она.

Внезапно раздался взрыв аплодисментов. Хорошо известная фигура с густой копной волос и еврейскими чертами лица вошла и непринужденно направилась к трибуне.

— Это Зиновьев, — сказал я своей соседке, но Зиновьева она знала.

Прозвенел звонок, и воцарилась тишина.

— Объявляю Четвертый Петроградский Совет открытым, — сказал высокий мужчина в военной форме, стоявший справа от председательского кресла.

— Это секретарь Евдокимов, — сказал я соседке, на что она отозвалась многозначительным «А!».

Оркестр, стоявший в углу зала, заиграл Интернационал. Все встали. Другой оркестр, на балконе, тоже заиграл Интернационал, но опоздал на два такта и так и не сумел догнать первый. Приходилось слушать и петь под тот, который ближе.

— От имени Коммунистической партии, — чеканя слова, продолжил Евдокимов, — предлагаю избрать в исполнительный комитет следующих членов.

Он зачитал сорок имен — все коммунисты.

— Кто за, прошу поднять руки.

Поднялось море рук.

— Кто против?