Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни

Из публики подавали девочке медные гроши, а она тотчас же передавала их шарманщику, который, приподняв шляпу, всякий раз благодарил жертвователя. Иногда деньги клали прямо на шарманку.

Балаганный дед во время гулянья бывает героем дня; все – от мала до велика – идут его послушать. И дед поучает не на шутку: отпускает тяжеловесные сальные остроты, и толпа хохочет. Борода и усы деда – из серой пакли, на нем сермяжный заплатанный кафтан и старая ямская шляпа, на ногах – мужицкие лапти. Карусели с дедом всегда полны публикой. Дед болтает с балкона, и судя по голосу, он еще совсем молодой человек.

Набережная реки Мойки

– А вот, господа, разыгрывается лотерея: воловий хвост да два филея!.. Еще разыгрывается чайник без крышки, без дна, только ручка одна! Хорош чайник, а?

– Хорош! Хорош!

– А вот, господа, разыгрывается мое именье – на Смоленском кладбище каменья! Да еще дюжина батистовых платков – все из моих портков!

– Ха, ха ха!

– Что ж это я? – кричит дед, ударив себя по лбу, точно припоминая что-нибудь. – Своих благоверных-то вам и не представил!

Суетливо бросившись вовнутрь карусели, он выталкивает оттуда трех девиц.

У памятника Николаю I

Курносые, набеленные и разрумяненные, в коротеньких платьицах, в бархатных кофточках, отороченных серебряным позументом, и маленьких круглых шапочках, девицы, с веселой улыбкой на губах, бросали в толпу приветливые взгляды.

– Ишь ты, взглянула, что рублем подарила! – заметил кто-то из толпы.

– Какие красавицы! Ни в сказках сказать, ни пером написать!

Дед принялся бойко отплясывать с девицами кадриль, мазурку и прочие танцы, сопровождая их разными аллегорическими телодвижениями эротического свойства.

– Ай да дед!

– Старик-то расходился!

Поощряемый толпою, дед на время приостановился и, обняв одну из девиц, поцеловал ее в сахарные уста.

– У-у, старый хрен!

– Старый хрен-то крепче молодого!

– Вот они, мои милые, для сердца постылые! – рекомендует дед своих девиц, сев на перила балкончика, так что ноги его свешивались наружу.

У Нового Эрмитажа

– Вот эта очинно красива: нос, как булавочка, а под носом табачная лавочка… А вон та – маленько постарше, зато у нее глаз как алмаз, да уж и под носом табачный лабаз… Славно они у меня танцуют! Да и я же танцор! Перво-наперво французского Андрея, потом польку лям-лям, еще польку мазурика, а еще лянце на этом крыльце… Танцевал я прежде и галоп, да расшиб себе лоб, больше не танцую… А вот и третья жена. Эта у меня за повара состоит. И какой же она намеднись пирог удружила: снизу подгорело, сверху подопрело, с боков сырое тесто, а внутри пустое место… Пирог-то в печь сажали на дрожжах, а вытаскивать пришлось на вожжах…

– Вот пирог! го-го! го-го!

– Славный пирог! ха, ха! ха!

– Ахти! Я про часы-то и забыл! Надо их завести! А ты не засматривайся, рыжий, держи лучше руки к карманам поближе! – обращается дед к одному рыжеволосому парню – из толпы, который, сконфузившись, спрятался за спиной своего соседа.

Вынув из одного кармана жестяную коробку, а из другого кармана дверной ключ на веревочке, дед начинает вертеть ключом около нее, приговаривая:

– О двенадцати камнях, на трех кирпичах, из неметчины привез на дровнях… Гляди-ко, анкерные… – При этом дед прибавил такую рифму, которая «неудобь сказаема».

– Ха, ха, ха! Го, го, го! – последовал дружный взрыв хохота.

– Вот так часы!

– Глядите, я их буду заводить, а рыжий станет по карманам ходить! Эй, рыжий, не зевай!

– Чтоб тебе типун на язык вскочил! – огрызается рыжий парень и уходит из толпы.

– Эй, ребята, глядикось левее: вон и скубент появился! Кончил курс в нетряситете, а теперь состоит в нищенском комитете!

Молодой человек, на которого обрушилась эта острота, в смущении отошел в сторону.

– А сам-то я хоть и паша, зато у меня в кармане ни гроша! Вот не пожалует ли кто?

Сняв шляпу и перевесившись через перила балкончика, дед протягивает руку к публике. Но никто не тронулся с места, никто не подает ему в шляпу.

– Стой, стой, не все зараз! – кричит дед.

– Ха, ха, ха!

Хитрость удалась как нельзя лучше, и на балкон полетели медные и серебряные монеты.

– Эй, дед, лови!

– Старик, лови!

К вечеру дед до того умаялся за болтовней, что совсем охрип и осип и говорил шепотом.

На горах артели «каталей» приглашают публику прокатиться. Одетые в коротенькие полушубки, в рукавицах, с санками в руках, катали то и дело выкрикивают:

– Прокатиться не угодно ли?

– Пожалуйте, прокачу!

Некоторые седоки, особенно дамы, стремглав спускаясь с горы, вскрикивают, чем и доставляют немалое удовольствие толпе, шпалерами стоящей на протяжении всего раската.

– Эй, тетка, ребенка-то потеряешь! – кричит кто-то бабе, вздумавшей прокатиться со своей малюткой.

Следует упомянуть и о раёшниках, которые тоже с успехом подвизаются на гулянье.

– Пожалуйте, господа, панораму смотреть!