Брюс. Дорогами Петра Великого

Брюсу, привыкшему в военных походах и к более суровым стоянкам, тёплая рыбацкая изба на Сунджере показалась вполне подходящей (ночевал же он под Лесной у солдатского костерка прямо на промёрзлой земле, правда, лежал спина к спине с самим царём Петром I, и царская спина его согревала!). Иное виделось Остерману. Вместо комфортабельного особняка в Санкт-Петербурге его затолкали в мужицкую избу, провонявшую селёдкой, а пищу определили самую скудную. Конечно, царскому бомбардиру (как презрительно именовал он Брюса) нет дела ни до комфорта, ни до стола, и Генрих Остерман поспешил взять на себя все хозяйственные заботы о жилье и столе. Через посольскую канцелярию в Петербурге, где правил его друг и сотоварищ вице-канцлер Шафиров, давший ему право личной тайной переписки в обход канцлера Головкина и даже самого царя! — он добился присылки дорогого вина из царского погреба. Для представительства перед шведами прибыл подержанный серебряный сервиз генерал-адмирала Апраксина и редкие рюмки со стола самого Александра Даниловича Меншикова, были выданы деньги на богатое платье (но вот денег на покупку карет так и не прислали, хотя и стало ведомо, что глава шведской делегации барон Герц везёт из Стокгольма богатые кареты). Так что в апреле 1718 года, когда шведы прибыли на конгресс, пришлось идти на переговоры пешими, правда, путь был недальним — всего через улицу! Словом, Генрих Иоганн или, как его звали в России, Андрей Иванович Остерман накануне конгресса на Аландах весь был в хозяйственных хлопотах.

Напротив, Яков Брюс, получив твёрдую и ясную инструкцию от царя: требовать, дабы по мирному договору за Россией оставили отвоёванные земли — Ингерманландию, Эстляндию и Лифляндию — и не уступать ни пяди, — спокойно поджидал шведскую делегацию.

Шведы явились первыми, и весьма представительно. Впереди вышагивали в ряд семнадцать рослых лакеев в богатом платье, за ними — сыновья знатных вельмож и, наконец, шествовал сам первый министр Герц, одетый в чёрный с золотом бархатный костюм и закутанный в чёрный плащ. Вид у барона Герца был крайне самоуверенный — он не только представлял королевскую особу, но и хорошо знал военные и дипломатические прожекты своего двора.

Герц предлагал не только почётный мир, но и союз России со Швецией, по которому Пётр передавал двадцать тысяч солдат под команду Карла XII. Король должен был повести объединённое русско-шведское войско против Дании, высадить десант в Шотландии и с помощью якобитов вернуть на престол в Лондоне династию Стюартов. Кроме того, Россия по этому плану должна была ввести восьмидесятитысячную армию в Речь Посполитую и посадить там на престол Станислава Лещинского. Словом, по этим прожектам Россия выставляла в поддержку Карла XII 150 тысяч солдат и вступала в войну с Данией, Польшей, всей Германской империей, Англией и её старыми и новыми союзниками — Голландией и Францией — словом, почти со всей Западной Европой, имея на своей стороне лишь истощённую, слабую Швецию и скитальцев-якобитов. Остерман, а по его же признанию, от планов Герца «мешались мысли в голове».

Хорошо ещё Пётр I в Петербурге начертал: «Нелепо и удивительно!»

Свои предложения Герц сообщил Остерману во время долгих прогулок по лесным дорожкам острова Сунджер. Он верно определил, что все главные дела у русских ведёт тайный советник, а не бомбардир. У Остермана от сих великих и блестящих прожектов и впрямь «ум за разум» зашёл. Он, конечно, вызубрил наизусть инструкцию Петра I обходиться со шведами с лаской и войти с ними в добрую конфиденцию, но планы Герца были столь велики, блестящи и дерзновенны, что могли смутить и более сильную голову, чем у сынка вестфальского пастора. В общем, Герцу удалось в целом увлечь Остермана своими идеями, также как он увлёк ими короля Карла XII.

«Предложения Герца, — сообщал Остерман Шафирову, — дело, от которого зависит всё благополучие Российского государства». Прибалтийские же болота шведа, казалось, совсем не интересовали, и он готов был уступить России и Эстляндию с Лифляндией, и Ингерманландию. «Не думаю, — в восторге писал Остерман в Петербург, — чтобы какой другой министр без всякого почти торгу на такую знатную уступку согласился!» И делал заключение: «Если не добиться сейчас мира, то война расширится и неизвестно, когда и как она окончится». Остерман словно не замечал, что прожекты Герца хотя и выводили Россию из Северной войны, но тут же бросали её в новую, более страшную, — в войну с Англией и всеми её союзниками — Голландией, Германской империей, Францией, словом, со всей Западной Европой. К счастью для России, у прожектёров было два мощных ограничителя: Пётр Великий в Петербурге и Яков Брюс на конгрессе. Пётр на прожектах наложил свою резолюцию, а Брюс сказал решительное «нет!» на требование Герца в ноябре 1717 года России вступить в войну с Данией.

16 ноября Пётр I созвал в Петербурге Тайный совет, на котором рассматривались идеи Герца, уже включённые им в статьи мирного договора.