Брюс. Дорогами Петра Великого

На Тайном совете присутствовали, помимо дипломатов канцлера Головкина и вице-канцлера Шафирова, военные генералы: фельдмаршал Меншиков, генерал-адмирал Апраксин, глава Ревизион-коллегии сенатор Яков Долгорукий и генерал Адам Вейде. Лица у петровских военачальников сразу посуровели, как только они ознакомились со статьями договора.

— Новая война, чуть не со всей Европой — вот, государь, чем обернётся сей прожект! — открыто высказал Петру свои мысли князь Яков Долгорукий. Впрочем, кому как не гордому Рюриковичу, дерзновенно, с триумфом бежавшему из шведского плена, известному в Сенате своей честностью и прямотой, и можно было говорить царю всё открыто и прямо! Пётр I поймал себя на том, что согласно кивает головой в ответ на слова старого сенатора. Сей царский согласный кивок первым уловил светлейший князь Меншиков и тотчас заговорил с усмешкой:

— Да ведаю я фантазёра Герца, ещё по Голштинии ведаю, когда стоял там с войском, сей министр и тогда был ветроходен! Ловок и переметчив он, яко хамелеон. Сперва мне обещался: не допущу шведа в голштинскую фортецию Тонинген! Я ему и поверь, а глядь, через неделю уже шведский флаг развевается над бастионами Тонингена, и там укрылся сам фельдмаршал Стенбок со всем своим корпусом. Пришлось мне осаждать шведа и брать его измором. — Александр Данилович гордо поправил на груди орден Белого Слона, данный ему королём Дании за пленение Стенбока и взятие Тонингена.

Генералы молча покосились на светлейшего и на его орден — всем было известно, за что Меншиков получил сей орден. Дале Тайный совет решил быстро: препозиции Герца ни за что не принимать. И на другой день царь отправил Брюсу спешный указ: отказать шведу в передаче польской короны Станиславу Лещинскому, не мешаться в дела Германской империи, сохранять добрый мир с Англией. Указ неслучайно направили Брюсу, а не Остерману: в Петербурге было уже ведомо о разногласиях меж двумя послами. Ссора дошла до того, что Остерман утаил от Брюса новый ключ к царскому тайному коду, дабы тот не имел доступа к секретной переписке. Правда, в конце указа всё же сообщил, что некоторые предложения Герца могут быть Россией рассмотрены и, возможно, приняты, но токмо года через три, когда повзрослеет король Франции Людовик XV и переменится нынешний внешнеполитический курс сей великой державы на дружбу с Великобританией.

Получив царский указ, Яков Брюс поспешил к Герцу, но здесь встретил афронт: не взирая на непогоду, шведский министр отбыл с Аланд в Стокгольм за новыми инструкциями своего короля.

Убийство короля-бёрсерка и конец конгресса

В охотничьем замке под Лундом стоял великий шум. Королевская охота вышла удачной: выгнали из берлог медведей, и Карл XII самолично застрелил вставшую на дыбы медведицу, защищавшую медвежат. Он вогнал в неё три пули (егеря едва успевали подавать королю заряженные мушкеты), но только четвёртая, попавшая в горевший яростным пламенем глаз, свалила зверя, не доставшего короля всего каких-то пять метров. Удачная охота ободрила короля лучше всякого вина. Медвежат повязали, и королевская свита весело помчалась в замок. Добыча была богатая. Кроме медведицы подстрелили пару лосей и трёх кабанов, и теперь охотники шумно пили за удачу и своего короля — лучшего стрелка меж монархов Европы!

В былые годы Карл сидел бы сам во главе стола, но сейчас он предпочёл поехать в Лунд и сделать вечерний смотр новобранцам, разместившимся за нехваткой казарм в аудиториях местного университета. Досрочный призыв позволил снова довести численность армии почти до 60 тысяч солдат, хотя, что это были за солдаты! Всё хорошее настроение короля улетучилось, когда он пошёл вдоль шеренг пригнанных из Стокгольма новобранцев. Подростки и шестидесятилетние отставники, бившиеся когда-то здесь под Лундом с датчанами ещё при его отце Карле XI. Правда, тогда отец разгромил под Лундом датчан и сбросил их в море, но он-то что сможет сделать ныне с этими набранными с бору по сосенке ополченцами?

Карл XII вздохнул, вспомнив, с какими молодцами восемнадцать лет назад он отправился покорять Европу. Вот это были солдаты — настоящие викинги! А он положил их под Полтавой! Хотя король никогда открыто не признавал себя главным виновником полтавской катастрофы, в глубине души он осознавал эту горькую истину и оттого год от года становился всё более молчаливым и замкнутым в себе.

Невесёлое настроение короля стало ещё более мрачным, когда сразу после смотра к нему заявилась депутация профессоров Лундского университета во главе с ректором. Университет этот, в отличие от Упсальского, был молодой, но Лунд был славой его отца, и Карл тут же, на солдатском плацу, в который превратили университетский дворик, принял депутацию учёных мужей.

Ректор начал жаловаться, что солдаты заняли все аудитории, а профессора стали умолять не брать студентов в армию. Тут король взорвался, как пороховая бочка.