Бродячая Русь Христа ради

- Дряхлый старец, удрученный болезнями, с трудом мог подняться с своих кресел, чтобы приветствовать во мне прежнего своего знакомца. Рано утром я уже нашел его посреди богомольцев, которые один за другим приходили принять его благословение. Каждого принимал он ласково, спрашивал имя, наделял образком и отпускал с назидательным словом. Я подивился его терпению при таком болезненном состоянии.

- Государь мой, - сказал он мне, - больше труда было этим усердным людям прийти к угоднику, нежели мне принять их. Да и у чего же я поставлен, если не буду благословлять их во имя святителя?

В числе посетителей был доктор. Он, видя страдания архимандрита, советовал ему многие средства для облегчения болезни. Амфилохий вниманием своим платил ему за участие и наконец сказал:

- Милостивый государь, вот уже многие годы, как я страдаю; знаете ли, какой единственный пластырь обрел я противу всех моих болезней? Терпение, государь мой, единое токмо терпение! Поскольку его приложишь к своим ранам, постольку и почувствуешь облегчения. Поверьте, что другого нет для моих недугов. Жизнь человеческая - как лампада: когда сосуд благоустроен, хороша светильня и масло чисто, тогда ясно горит и лампада. Но когда все в ней приходит в ветхость, скудеет елей и задувает ветер - а ветер наши собственные страсти, - тогда время ей погаснуть, и она гаснет сама собой.

При этом я невольно взглянул на лампаду, висевшую перед иконами.

- В каком благочестивом обществе провождаете вы все дни ваши? - сказал я праведнику.

- Извольте посмотреть, государь мой, - смиренно отвечал он, - вот на правую сторону от меня - святые угодники, прославившие своей жизнью Господа, а вот налево - благочестивые мужи, шедшие по следам их; но поелику они еще не удостоились прославления свыше, то, чтобы не смешать горнего с дольним, между ними утвердися здесь пропасть велика - я сам с моими немощами и грехами.

Провожая меня за святые ворота, он осчастливил меня таким напутствием:

- Желаю вам хотя некую часть того духа благодати, которым был исполнен сей подвижник.

Когда я переступил за ворота, он еще держал меня за руку. Я говорил:

- О, святая обитель! Как трудно с тобой расставаться.

Он отвечал:

- Чувствуете ли, что здесь, за оградой, совсем другой воздух? Вся свежесть, весь аромат ночи остались внутри стен, а здесь все дышит житейским. Теперь простите! Я стою на том пороге, где для меня должен кончаться мир. Разговор еще долго продолжался в подобном роде.

Беседа кончилась, конечно, обедом, на котором главную роль играла стерляжья уха отменного вкуса (приготовленная будто бы, как сплетничают злые языки, на мясном или курином бульоне) и такая разварная осетрина, подобие которой можно встречать лишь на званых и заказных московских обедах. Жареная рыба также была отборная, и только сладкое желе показалось гостю несладким и слишком приправленным рыбьим клеем.

«Келейник сахар ворует», - подумалось гостю.

Архиерей сегодня хотел уезжать, но ради большого гостя остался, чтобы лично ознакомить (да и самому, кстати, посмотреть) с достопамятностями и древностями монастыря.

Вечерний чай пили вместе и разошлись довольно рано по монашескому правилу.

После совершения обычного келейного правила архиерей, ложась в нагретую и мягкую постель, слушал своего келейника.

- К вечерне выходили из монахов только четверо да послушники. Некоторых послушников не было, - обычно рапортовал долговолосый парень.

- А из рясофорных?

- Ни одного не выходило.

- Отец настоятель? - продолжал спрашивать владыка.

- Почивает с вечерен, - наушничал келейник и, получив благословение, отправился в сад погулять и попеть что-нибудь от Божественного в страх и поучение прочим.

Владыка заснул с мыслью не налагать взысканий, но принять все сообщенное к сведению и руководству.

Глава X

На другой день во время посещения церквей и ризницы осмотрено было Евангелие, написанное полууставом рукой подвижника и им же оправленное в медные наугольники грубого дела. Показали часослов, также с пометою руки преподобного, его крашенинные ризы, деревянные сосуды, воздвизальный крест, служебное Евангелие и многие вещи, жертвованные московскими царями и, конечно, с именами, завещанными царем Грозным, и с неизбежным и красноречивым добавлением: «Помяни, Господи, иных убиенных, их же имена Ты, Господи, веси».

Понял ли значение монастыря посетитель - неизвестно: в сочинениях его остались только возгласы, украшенные яркими цветами хрий.

В сущности, этот вопрос был прост и разъяснение его немудрено.

После татарского погрома, пожогов и всяческих разорений в населенной срединной и южной Руси, когда народ рассыпался по безопасным местам в лесах и за болотами, пришел в северную лесную Русь неведомый человек.