Бродячая Русь Христа ради

Советуют понедельничать сверх середы и пятницы, еще один день в неделю поститься; советуют крест на разные лады складывать и поклоны считать по ремешкам и узелкам. Очень, говорят, угодно приемлется молитва, когда от любимой пищи отказываются; перестают есть мясо; отстают от жидкой или горячей пищи, да и мало ли выдумали путей ко спасению в старости и бессилии.

Из этих правил для деревенских и городских старых женщин подбирается, сверх общих церковных православных, большая куча таких, что может составиться новая вера, целая секта. Про старообрядок и говорить уже нечего: старухами этими все многоразличные толки вчинались; от них распадались на ветви, когда ими же вносилась смута ввиду разных сомнений. Ими же, когда уже кончились ссоры и драки и налаживался готовый толк, твердо держались старые оплоты и основы: старушечьи плечи показывали тут иногда чудеса силы и терпеливости.

Такие старухи в скрытницкой вере хороши и удобоуловимы из тех, которые успели уже наложить на себя много запрещений и подсматривать - нет ли еще где чего-нибудь нового и неслыханного, а угодного и спасительного.

Наставник Мирон, впрочем, таким бабам не придавал большой цены: беседу затевал и душу свою обнажал только перед теми из женского пола, которые не были и не казались перестарками, а по возможности были в соку и поре. И еще лучше того, если у такой гладкой и сытой бабы была дочка-девица: тут можно уж изо всех сил потрудиться и постараться не одними днями, но и целыми неделями.

Вот отчего и уходят в скрытницы всегда по двое: баба и девка, мать и дочь, тетка и племянница - только бы жили они под одной кровлей и потянуло бы из-под нее старшую бабу на волю, и на лес, и на пролетный ветер.

Не так легко сдвинуть с места мужиков, особенно тех, которые успели прикрепиться к пахотной земле и цепляются за всякий подходящий и подручный промысел, а тянет их в лес не на житье, а на дело. Тут надо большое искусство и особенная приглядка и к тем, которым на лесу посчастливит и умеют они из-под топора из бревна выщерблять не щепу, а ходячие разменные деньги, и к тем, для которых и лес, и река, и поле -злые мачехи. Из первых идут в благодетели, из них иногда выбираются покровители-христолюбцы. Из вторых можно только в скрытники, соблазнить на готовые харчи, и в особенности тех, которым совсем не повезла удача в жизни.

На счастье тут уловляются оба сорта: и такие, что неохотливы к работе и полагают праздником тот день, когда от нее можно отлынуть, и работа в руках не спорится, и изживают они дни, потягиваются и позевывают, сидя спят и лежа работают. Годятся в лес и из второго сорта, где бесталанная неудача не устает ходить по пятам и часто начинает всходить на ум всякое недоброе, при помощи отчаянного и бесшабашного пьянства.

Ленив и ненаходчив был на таких наставник Мирон - бабий воин и девичий ратник; храбр и силен Никанор Попов, ставший вторым по нем наставником по времени, первым по делу. Ныряя по домам и скрываясь по подпольям, он любил высматривать и прицеливаться именно в таких, которых работа отвадила от себя, а счастье не попало в руки.

Еще не обсохший от промочки на гонках в речном сплаве и еще вдосталь не наругавшийся над плутом-десятником, горемыка, обсчитанный в плате и крупно обиженный, с расходившимся и неперекипевшим сердцем, попробовал сходить в извоз с рыбной кладью: обледенел, перезяб, наломал плечи и ноги. Стал считать барыши - та же дира в горсти; ни обсушиться, ни обогреться.

Ломает он свои руки в отчаянии и места себе нигде не найдет.

Подумываться стало на бечевку и петлю, на подволоку и задворья, а того лучше - коровий хлев, где мать голым на свет выпустила, где полуобнаженным и оборванным можно с ним распроститься так, что и баба не увидит.

Смотрят на него два зорких, умных и смелых глаза из-под избицы: не смигивают они и не прошибаются мимо и на сторону. Пока срывается с сердца брань и еще круто заламываются руки бедняка, Никанор все глядит и не шевелится, чутко прислушивается и не сводит со лба глубоких думчивых морщин. Начнет горемыка-парень стихать, перестанет ругаться и на глубокие вздохи пойдет - Никанор до полтуловища из подполья приподнялся и встал, а ястребиных глаз не спускает; и начнет расправлять свои цепкие когти. А когда впал бедовик в раздумье, опустил головушку и время от времени начал без нужды схватываться с места, да вздрагивать, да короткими порывами взламывать руки и хрустеть суставами - Никанор из подполья весь вылез.

Куда девался хищный ястребиный глаз: подернуло эти глаза маслом; на лицо выступило ласковое, благодушное взглядье, и когтей не видать: спрятал. Из уст текут медовые речи, и слова такие он говорит, что прямо попадают в твои мысли, и хорошо учат, и словно как будто обогревают. Тепло от них становится сначала и весело потом. А как принес книгу да стал читать, а чего не смекнешь - протолковывать в полное твое разумение; слушал бы его - не наслушался. Обогреть обещает, пособить посулил и из бед и напастей вывести совсем.

- Только ты, - говорит, - меня послушайся.