Бродячая Русь Христа ради

- Несть мира в костех моих! Изнемогох и слякохся до конца! Весь день, сетуя, хождах! Тебе, единому, согреших! - говорил за всех этот одинокий и смелый голос.

Наблюдавший сверху мог бы видеть, как ловят богомольцы в шести псалмах слова и подходящие к настроению духа стихи и изречения, как при этом учащенно и искренно молятся и ходит волна по густо сплотившемуся и теснящемуся к середине храма народу.

Мог бы видеть этот наблюдатель вопросительное выражение лиц при тех стихах, смысл которых утратился для современного разумения и стал русским людям непонятен. Мог бы заметить он общий недоумевающий взгляд, когда чтец отчеканил громко:

- На мя велеречивоша.

- Что он сказал?

- Слушай дальше, молись!

- Несть исцеления в плоти моей, - раздавалось с одного пункта, и следовали в ответ учащенные поклоны и вздохи со всех других сторон.

Мог заметить этот наблюдатель, сколько равнодушия выражало во все это время лицо богомола, сколько тоски и скуки изображалось на нем, пока читали и пели затем эктении и седальны.

Но как зато весело забегали его глаза и осветилось все бледное и изможденное лицо, когда с обеих сторон иконостаса зашевелились над головами молельщиков длинные палки с искривленными желтыми свечами, зажигавшими все другие местные свечи и те, которые густо унизывали огромное паникадило, с ниспускавшимся стеклянным шаром и шелковой кистью. Сюда давно уже направлялись праздные глаза многих, силясь рассмотреть в стеклянном шаре разнообразные украшения в виде свечей, престола, креста и т. п.

Светилась церковь яркими огнями, главным образом сосредоточенными на стороне алтаря, и еще более яркий свет вылился из открытых дверей алтаря: выходили на середину храма во всем разнообразии цветов риз и стихарей, лиц и бород, цвета волос и грудных украшений, в сопровождении архиерея, все монастырские власти на «величанье».

В вынесенном из алтаря свете, в клубах росного ладана, началось чествование и прославление угодника и почитание его святой памяти. Торжественный звон всех монастырских колоколов гармонически сливался с торжественным пением служащего духовенства и хоров. Наступили те моменты всенощного богослужения, которые наиболее умилительны, возбуждают праздничное настроение, оживляют и вдохновляют все лица.

На это время пришли в церковь и те, которые выходили вон отдохнуть и освежиться вечерним воздухом, когда заметно спала жара и солнце уже отливало багровыми и косыми лучами.

Религиозное тихое настроение молящихся не ослабевало, ничем не смущаясь, но постепенно и мирно возрастало до того момента, когда умолк звон. Все стихло и замерло в церкви, и старичок-архиерей снова старался возносить свой слабый голос, читая соответствующее Евангелие.

- Приидите ко мне вси труждающиися и обремененнии, и аз упокою вы... Иго бо мое благо, и бремя мое легко есть! - заканчивал гармонически дрожащий старческий голос, перехваченный сильными молодыми голосами правого хора.

Богомола занимало и беспокоило теперь лишь только то, чтобы поспеть принять помазание маслом из рук самого архиерея прежде, чем он успеет передать кисточку архимандриту.

- Да и передаст ли? Может, всех сам будет мазать.

Интересовало его потом протодьяконское «Спаси, Господи, люди Твоя» и удовлетворило - силою креста сделал он высоким тоном, самым блестящим образом. Поднимался ровно, не забивал слогов, не срывался голосом, ни разу и ни одним тоном не сфальшивил. Все брал твердо и на всех словах прошел голосом ясно, с серебряным отливом - ни одного звука не было сиплого.

- Теперь вопрос: как будут петь ирмосы? На котором клиросе преподобному и на котором гласовые по октоиху?

Опять гасили свечи, мало-помалу наводя темноту, своеобразно действующую и рассчитанно производящую особое впечатление на молящихся.

Опять общее умиление при пении вместе обоими хорами Бортнянского «Слава в вышних Богу» посреди церкви, на возвышении, в эффектной темноте, оживленной только светом из алтаря, через открытые Царские врата и сквозь полукруглый под сводами проход в придел угодников. Темнота еще эффектнее усиливалась старинными тяжелыми сводами собора, слабо освещенного через узкие и длинные стрельчатые окна вечерним светом догоравшего летнего дня.

Вновь гасились остальные свечи; ширкала на визгливом блоке лампада сверху от образа «Тайной вечери» над Царскими вратами. Слышался запах от свечного смрада. Слышались взвизги других висячих лампадок.

Оставалось для богомола еще одно наблюдение - и уже последнее.

Монах, дававший отпуск, смиренно наклонив голову в сторону молящихся и прося у них благословения и прощения, имел на шее магистерский крест.

«Должно быть, в архиереи метит. Для того и уединился сюда, чтобы заметили, и смиренствует - значит к тому сану готовится!» - подумал он в то время, когда народ клал поклоны и крестные знамения.

Народ в это время поторапливался вдосталь и окончательно намолиться, а потому и начался слышный стукоток в грудь и тот шум, который предшествует выходу из церкви.