Бродяга. Путь ветра

Патрули храмовой стражи прочесывали леса и овраги, рыскали вдоль границ, перекрывая все мало-мальски проходимые тракты и тропы. Мало того – почуяв Силу чужака, к стражникам присоединились уртары, опоясанные маги-воины, прошедшие все ступени храмовых школ. То есть невидимость могла и не помочь...

Обруч, наверное, позволил бы прорваться с боем через любой заслон – но это означало новую полосу убийств. От них и так тошнило...

Впрочем, один путь явно оставался свободным – западный. Немногие перевалы в Рубежных горах – они же Закатный вал – зимой охранять было некому, да и незачем – ветер и снег, заставив отступить горные гарнизоны, заменили собой самую бдительную стражу. Воистину – «птица не пролетит».

Или – пролетит?

Впрочем, какая разница…

Ян вгляделся в солнце над дальними горами – усталое багровое око над черным драконьим хребтом, и облака – словно опухшие от недосыпа веки. Потом подхватил котомку и зашагал на запад.

* * *

Несколькими днями позже и намного западнее совсем другой путник смотрел на солнце над теми же горами – только солнце было не закатным, а только что взошедшим. Это был плечистый длиннорукий мужчина средних лет в кожаной куртке на меху, плотных брюках, заправленных в тяжелые сапоги из шкуры нарвала, и окованной железом шапке. Меч с широким прямым клинком и короткий посох, предназначенный явно не для ходьбы, были хитро приторочены к ремням, крест-накрест перехватившим широченную спину. Кошели и толстостенные склянки из небьющегося стекла свисали с пояса, не путаясь и не мешая шагу; все они были под рукой – он мог не глядя достать любую из них. Длинные, соломенного цвета волосы и такая же борода были заплетены замысловатым узором: плетением волос здесь сообщают о своем роде и ремесле, расположении духа и цели пути. Местный житель о многом рассказал бы, раз глянув на путника; а в любом ином краю, завидев его, сказали бы только: «Свартанец!»

И насторожено затихли бы.

Фьорды Свартана, «самой северной южной земли», врезаются в берег Мглистого моря у границ Шессера. Свартанская вольница вцепилась стенами крепостей и городков в западные предгорья хребта, который шессериты зовут Закатным валом, а остальной мир – Рубежом ночи.

Здесь нет вычурных замков южного дворянства – как нет и самих дворян.

Но каждый, кто живет тут, сызмальства приучен защищать свою жизнь и честь – хоть словом, хоть сталью.

Здесь – порубежье, край тревожный и свободный, где сильный и прав, и сыт, и, что еще более ценно, – жив впридачу.

Мужчина, взбиравшийся по горной тропе, был явно жив, очевидно – сыт, и, судя по уверенному шагу, прав. Или, по меньшей мере, – уверен в своей правоте.

Он покинул дом рано и шел долго, что при его росте и широте шага означало – пройден далекий путь. Однако усталости видно не было. Судя по тому, как легко он перемахивал через осыпи, сил хватило бы еще на целый день.

Узкий, врезанный в каменную толщу залив остался позади и внизу, и малохоженная горная тропа повела его по краю постепенно сходящегося ущелья.

Странная песня – в такт пружинистому, чуть танцующему шагу, вполовину голоса, для пения в принципе малопригодного – мерным прибоем ударяла в скалы и откатывалась назад, раскачивая невидимый маятник:

Хэйо-лолэ-Лой-лэло,

Хэйо-лолэ-Лой…

И то ли чудилось, то ли в самом деле – откликались на нее и скалы, и небо, отвечая на зов: «Ты – наш; ты из этих мест; возьми, возьми у нас твердости, силы, света!»

Он остановился у поворота тропы, под скалой. Проверил, легко ли вынимается из ножен меч. Хитрым движением перебросил посох из руки в руку, прочертив в воздухе искрящийся радужный след; поморщился, всмотревшись в искры; отхлебнул из темно-зеленой бутыли и повторил трюк с посохом. В этот раз искр не было. Удовлетворенно кивнул и убрал посох за спину, после чего лег, припав к скале ухом, и замер, ожидая.

Теперь, уже и вовсе не разбираясь в плетении волос, можно было бы понять: «Маг, светлый Мастер, готов к бою».

Нет, свартанцы не воевали с шессеритами – и та, и другая сторона накрепко усвоила, что противника трогать не стоит. По крайней мере, до открытых стычек доходило редко – раза два-три в год.

А вот грролфы все чаще плодились в ущельях... Зимой эта напасть обычно притихала – морозы и ветер мешали камню оживать, норовя, напротив, обратить в камень все живое. Но в этот проклятый всеми богами год, и так изобиловавший несчастьями, отчего-то было иначе. Каменные громилы рушили перевальные башни, наведывались к пастушьим хижинам на горных пастбищах – благо еще, что зимой там ни человека, ни овцы не сыщешь… и с каждым днем все ближе продвигались к селениям.

Маг отследил их легко. Излишних трудностей ждать не доводилось – лишь необходимая, рутинная, привычная чуть ли не с детства работа… которая очень скоро перестала быть рутиной.