Брокен-Харбор

— Прошу прощения, — сказал я. — Вероятно, произошло недоразумение. Я, конечно, никогда не позволил бы себе тратить ваше время. Не станем вам мешать.

Купер окинул меня уничтожающим взглядом, давая понять, что его на такое не купишь.

— Будем надеяться, — сказал он, — что вы не слишком затоптали место преступления. — С этими словами он, поддергивая перчатки, проскользнул мимо меня в дом.

Моих летунов пока не видно. Один из патрульных по-прежнему вертелся возле машины, в которой сидела сестра жертвы. Второй стоял на дороге, разговаривая с кучкой парней из двух белых фургонов — криминалистами и работниками морга.

— Что будем делать теперь? — спросил я у Ричи.

Как только мы вышли из дома, Ричи снова задергался — крутил головой по сторонам, оглядывая дорогу, небо, окрестные дома, барабанил пальцами по бедрам. Услышав вопрос, он подобрался.

— Отправим внутрь криминалистов?

— Конечно, но что ты собираешься делать, пока они работают? Если мы будем болтаться здесь и спрашивать: «Ну что, готово?» — то даром потратим и свое время, и их.

Ричи кивнул.

— Я бы поговорил с сестрой.

— А не хочешь для начала проверить, не расскажет ли нам что-нибудь Дженни Спейн?

— Я подумал, что она еще не скоро сможет с нами поговорить. Даже если…

— Даже если выживет. Ты, скорее всего, прав, но не стоит принимать это как данность. У нас все должно быть под контролем.

Я уже набирал номер. Связь была такая, словно мы во Внешней Монголии, чтобы появился сигнал, пришлось дойти до конца дороги, где заканчивались дома. Я долго переключался на разных людей, прежде чем добрался до врача, к которому попала Дженнифер Спейн, и убедил его, что я не репортер. Судя по голосу, врач был молодой и чертовски уставший.

— Она пока жива, но обещать ничего не могу. Сейчас она в операционной, если не умрет на столе, тогда у нас будет более четкое понимание.

Я включил громкую связь, чтобы Ричи слышал наш разговор.

— Можете описать ее ранения?

— Я провел лишь беглый осмотр. Не уверен…

Морской ветер унес его голос, нам с Ричи пришлось склониться над телефоном.

— Мне нужно только общее представление, — сказал я. — Позже ее все равно осмотрит наш врач, а пока я просто хочу узнать, что с ней — стреляли в нее, душили, топили или еще что.

Вздох.

— Поймите, это только предварительное мнение. Я могу ошибаться.

— Понял.

— Ладно. В общем, ей повезло, что она еще жива. У нее четыре ранения в живот — по-моему, ножевые, но это решать вашему эксперту. Два из них глубокие, однако похоже, что ни один важный орган или сосуд не задет, иначе она бы истекла кровью еще до того, как попала сюда. На правой щеке сквозная рана — очевидно, резаная. Если женщина выживет, ей потребуется значительное количество пластических операций. Кроме того, она получила тупую травму затылка — на рентгене микротрещина и субдуральная гематома, — но, судя по рефлексам, есть неплохие шансы, что мозг не поврежден. Повторяю, ей очень повезло.

Скорее всего, это был последний раз, когда кто-то сказал «повезло» в отношении Дженнифер Спейн.

— Это все?

Я услышал, как он что-то глотнул — надо думать, кофе — и подавил зевок.

— Извините. Возможно, есть какие-то незначительные повреждения, но я их не искал — моей первоочередной задачей было доставить ее в операционную, пока не поздно, а кровь могла скрыть какие-то порезы и ушибы. Но больше никаких тяжелых травм у нее нет.

— Признаки сексуального насилия?

— Как я сказал, у меня были другие задачи. Во всяком случае, я не заметил ничего, что на это указывало бы.

— Что на ней было надето?

Наступила короткая пауза — очевидно, врач подумал, что ошибся и выболтал лишнего какому-то особому извращенцу.

— Желтая пижама. Больше ничего.

— В больнице должен быть полицейский. Положите, пожалуйста, пижаму в бумажный пакет и передайте ему. Если возможно, укажите, кто к ней прикасался.

Вот и еще парочка аргументов в пользу того, что Дженнифер Спейн — жертва: женщины не уродуют себе лицо и уж точно не станут убивать себя в пижаме. Они надевают свои лучшие платья, тщательно наносят макияж и выбирают способ, который, по их мнению — почти всегда ошибочному, — позволит им выглядеть красивыми и умиротворенными. Они воображают, будто боль растает и останется лишь холодный светлый покой. Где-то на задворках своего разрушающегося сознания они полагают, что им будет неприятно, если их обнаружат не при параде. Большинство самоубийц на самом деле не верят, что смерть необратима. Наверное, как и мы все.

— Пижаму мы ему уже отдали. Список я составлю, как только будет время.

— Она приходила в сознание?

— Нет. Я же говорю, вполне вероятно, что она уже не очнется. После операции прогноз прояснится.

— Если она выживет, когда, по-вашему, мы сможем с ней поговорить?

Вздох.

— Об этом можно только гадать. Травмы головы непредсказуемы.

— Спасибо, доктор. Сообщите мне, если произойдут какие-то изменения в ее состоянии?

— Постараюсь. С вашего позволения, я должен…