BRONZA

Они вошли в парк с другой стороны, но опять стояли на той же самой аллее. «Это что, какая-то точка отсчета для него или ему здесь медом намазано?» – не мог понять Марк и недовольно хмурился, шагая следом за Оуэном. В парке было довольно людно, но аллея странным образом пустовала. Солнце спряталось в облака. Небо стало серым. Потемнело, как будто собрался пойти дождь.

– Это я убил мальчишку.

Оуэн так внезапно остановился, что Марк налетел на него.

– Ты, ч-что… сделал? – переспросил он, делая шаг назад.

Переход от ничего к чему-то ужасному был настолько резким, что сознание отказывалось вникать в жестокий смысл прозвучавших слов.

– Я убил твоего оруженосца в тот год, когда вернулся, – шагнул ему навстречу Оуэн. – О, я был в бешенстве! Меня мучил ужасный голод! Я убивал любого, кто попадался мне на пути! – он сделал еще один незаметный шаг в сторону Марка. – Кажется, маленькому пажу было тринадцать? – не то спросил, не то просто уточнил. – Не знаю, может, у мальчишки был жар и он бредил… или был сомнамбулой… иначе зачем бродить ночью по улице в одной пижаме? – пожал плечами Оуэн и продолжил: – Помню, была красная луна, бедный ягненок… я догнал его… Но прежде чем убить… – голубые глаза сверкнули жестокой радостью, – сначала я надругался над его нежным, хрупким тельцем! Да, это оказалось слаще, чем просто напиться его крови!

Облизав ставшие сразу яркими губы, Оуэн улыбнулся, и мерзость его слов отразилась на его красивом лице в этой плотоядной улыбке.

– Да, небольшое уточнение… – добавил он, – маленький паж умер не сразу… Я позволил ему целых три года медленно умирать от чахотки. Или сифилиса… Я забыл. Впрочем, какая разница… – небрежно махнул он рукой.

Поковыряться ложкой в сердце брата Оуэн не забыл.

Марк отшатнулся от него. Казалось, ему нужно было пространство, чтобы снова начать дышать. «Не может быть… – оглянулся он назад. Со скучающим видом, Имонн стоял невдалеке и ковырял носком кроссовки гравий дорожки, дожидаясь конца их разговора. – Не может быть, чтобы отрок мог так хорошо скрывать когда-то пережитый им ужас… – смотрел Марк на мальчика. – Байя не боится взрослых мужчин… Не вздрагивает, когда я прикасаюсь к нему или обнимаю его… – перебирал он в памяти, – и отрок совсем не стесняется меня!» Вспомнив, как часто разгуливал по утрам в чем мать родила слегка покраснел.

– Это все неправда! Ты врешь! Или сам бредишь! Не может быть, чтобы отрок не запомнил такого, а он даже не знает, кто ты! – воскликнул он с излишней горячностью. Не желая верить, что Байя подвергся истязанию, но еще больше (не отдавая себе отчета) он не желал верить, что Оуэн способен на такой гнусный поступок. «Конечно, он скотина, но не до такой же степени…» – убеждал самого себя Марк.

– Святые угодники! – всплеснул руками Оуэн. То, естественно, был сарказм. – Как Монсеньор только выносит тебя? Ты же непроходимо туп! Разумеется, мальчишка не помнит! Я наложил на него Заклятье!

Во взгляде Марка по-прежнему отражалось недоверие. Оуэн вздохнул с видом учителя, уставшего объяснять двоечнику, сколько будет дважды два.

– Желаешь убедиться? – спросил он, делая следующий шаг в его сторону. – Стоит мне снять заклятье… и через минуту твой маленький и такой храбрый дружок будет корчиться у твоих ног, умоляя тебя убить его!

Наконец до Марка дошло, что это и есть Та самая страшная тайна, которую теперь он совсем не хотел знать.

– Но то, что ты сделал… это… бесчеловечно!

Его голос надломился.

– Конечно бесчеловечно! Я же Демон! Ты забыл? – улыбнулся в ответ Оуэн и сложил ладони. – Так ты хочешь…? – поинтересовался он вкрадчиво, делая вид, что уже творит заклинание.

– Не смей! – Марк бросился к нему. Его пальцы вклинились между сложенных ладоней, и в ярко-голубых глазах Оуэна сверкнуло торжество. Он стиснул его ладони в своих.

– Как беспечно так близко подойти ко мне… и без Доспехов, – пожурил он брата, заламывая ему руки за спину. Склонившись, потерся щекой о щеку. – Я бы сожрал тебя прямо здесь – ты убил моего Ши! – произнес он и, чуть оскалившись, показал клыки. – Но я уже знаю, что для тебя будет невыносимей… – пообещал с ласковой мстительностью.

– Хе-е! Так вот в чем дело?! – презрительно фыркнул Марк. – Ты все наврал мне про Байю, чтобы я… – он наконец-то смог проглотить противный липкий комок, застрявший в горле. «Скотина безжалостная… так мучить меня… и ради чего? Ради другого, кому уже все равно…» – Марк прикусил губу. Стало больно. Как он мог представить даже на мгновение, что эта бездушная, злобная тварь может быть ему братом?

Обида затопила сердце.

– Да, я убил твою шавку! И что с того? Чего расскулился тут, у тебя еще три осталось! – рванувшись из железных объятий Оуэна, он сердито боднул головой воздух.

Душу жгла ненависть.

– Тварь! Трусливая тварь! Отпусти меня! И давай сразимся! Давай! И я снова оторву тебе башку! Только на этот раз никто не будет хранить ее в банке с рассолом… Потому что хранить будет нечего! – почти торжественно, как скаут, поклялся он.

Напоминать об этом Оуэну не следовало бы. В ответ раздался глухой рык. С невероятной силой Марка швырнуло в сторону, ударив спиной о дерево, что росло через дорогу. От удара у него сбилось дыхание, на глазах невольно выступили слезы. Невидимые путы заклинания прижали его к стволу дерева и тут же спеленали, словно младенца. Теперь даже пошевелиться было нельзя, не говоря уже о защите или нападении. Сражение еще не началось, а он уже проиграл. Нехорошо улыбаясь, к нему приближался Оуэн.

Марк упрямо вздернул подбородок и спросил:

– И что теперь… Укусишь меня?

Поискал глазами Имонна, тот продолжал спокойно стоять на дорожке.

– Именно так, малыш… Зеркала… – полыхнуло багрянцем кровожадное око Иблиса. – Забудь о Доспехах. Для него мы по-прежнему мирно беседуем. Я сейчас распотрошу тебя, как крольчонка, а он даже не заметит…

В ответ на угрозу, Марк лишь презрительно фыркнул. Это не было бравадой. Он не боялся умереть. Смерть ничего не значила для Переселяющегося. Но ему было больно от предательства Оуэна, от его лжи. Оттого, что обманулся в нем. Снова. Там, в храме, пусть недолго, он хотел быть рядом с ним. Хотел верить ему. Хотел, чтобы Оуэн держал его за руку, чтобы, подобно большой птице, надежно укрывал его своими огромными крыльями. А еще безумно хотелось дотронуться до его волос, погладить их, что ли. Это желание – сумбурное, путанное – смутило его, разбередив что-то в глубине сердца. Оно ныло и сейчас. Лицо Марка вспыхнуло обидой и гневом. О том, причинили ли его слова боль Оуэну, он не задумывался.

– Ты никогда не был мне братом! Ты никогда не будешь моим братом! Я всегда буду ненавидеть тебя! – с горячностью, в которой слышались нотки отчаяния и слез, пообещал он демону. И растерянно моргнул, услышав вместо грозного рычания мягкий, бархатно-вкрадчивый голос.

– Значит, я для тебя никто? Ничего не значу?

Марк снова моргнул. Привыкнуть к непостоянству настроения Оуэна было непросто. Только что собирался перегрызть ему горло, а теперь белый снова да пушистый. В глазах безмятежная лазурь. На лице ласковое выражение. Правда, чересчур ласковое.

– Церемониться, как я полагаю, больше не нужно? Верно? Раз я никто…

Оуэн припечатал ладонью кору над самым ухом Марка. От неожиданности тот вздрогнул и тут же ойкнул, больно стукнувшись затылком о дерево. Ограничивая его пространство только собой, Оуэн припечатал и другую ладонь.

– Что же мне сделать с тобой за это, а? – спросил он изменившим тембр голосом, щекоча дыханием щеку.

Застежка молнии на куртке сама поползла вниз.

«Опять… – мучительно покраснел Марк. – Лучше бы убил…» К тому, что эта скотина станет лапать его, да еще прилюдно, – к этому он не был готов.

– Что, недотрога… уже догадался, что я хочу сделать с тобой прямо сейчас? – спросил Оуэн, задирая на нем футболку. Коленом уперся в пах, слегка надавил и провел снизу вверх и обратно.

Бессовестная ласка неожиданно сильно смутила Марка.

– Отвали, на хрен… озабоченный ублю…

Договорить он не успел. Оуэн заткнул ему рот поцелуем. Марк почувствовал, как язык Оуэна лезет ему в рот, и омерзение тошнотой подступило к горлу. Внутри, обжигая, набухал протест. Желудок скрутило в болезненно-тугой узел.

– А-аа! – заорал он, захлебываясь яростью.

Кожу обожгло нестерпимым жаром. Голова просто лопнула от боли. Мелькнувшая перед глазами ослепительно яркая вспышка почти ослепила его. Тело согнулось надвое. Его вырвало.