Брошки с Блошки

Нет, все-таки ночь – не лучшее время для мозгового штурма.

Ладно, продолжим утром. Оно ж мудренее…

Утро началось с визита, которого мы не ждали. Я была в ванной, а Ирка крутилась у плиты, когда в дверь позвонили.

Звонок был длинный, настойчивый и печально-безнадежный: ровный, как пароходный гудок, без поторапливающих хозяев дома дополнительных нажатий. Так – гордо и печально – мог приветствовать свою последнюю стоянку пресловутый крейсер «Аврора».

Ирка помчалась на зов, буквально теряя тапки, и успела первой. Когда я вышла в прихожую, она уже открыла дверь и замерла, глядя в пустоту за ней. Мне же с некоторого расстояния было видно шевеление у подножия монументальной фигуры подруги.

Я подошла ближе, склонилась, рассматривая из-за крутого бедра Ирины Иннокентьевны ворочающийся на пороге куль, и увидела коленопреклоненную бабку.

Ирка тоже ее заметила, ошарашенно пробормотала:

– Давно к моим ногам не бросались. – И оглянулась на меня, вопросительно выгнув брови: мол, это что за явление?

Явление тем временем включило голос и тоскливо заныло:

– Ой, прости ты меня, Ираидушка, дуру старую, да кабы знала я, разве стала бы…

Ирка нервно переступила с ноги на ногу и даже сделала шаг назад, отступая от блаженной. А та, видать, как раз разглядела свежий педикюр на ногах, к которым пала, и сообразила:

– Ты не Ираида! – Она подняла голову и сменила тон с покаянного на подозрительный. – А кто?

– Здравствуйте, уважаемая, простите, не знаю вашего имени-отчества. – Я отодвинула замершую подружку и помогла подняться смутно знакомой бабке. – Ираида Львовна из больницы в другое место поехала…

– Она в больнице! – Бабка снова осела на пороге, и теперь мы с Иркой вдвоем потянули ее вверх. – А все я виновата, дура старая…

– Кто это? – одними губами спросила меня подруга.

– Та придурочная, которая босиком ходит и деревья обнимает, – тихим шепотом ответила я.

– У которой дед – психованный гранатометчик? – Ирка не забыла, что я ей рассказывала о колоритных обитателях старого питерского двора.

Я кивнула подруге и улыбнулась бабке:

– Вы не волнуйтесь так, с Ираидой Львовной все хорошо будет, у нее всего лишь перелом ноги…

– Не инфаркт? – Бабка вроде как удивилась и сразу же успокоилась.

Она вытерла тряпочкой, которую тискала в руках, слезинки со щек и натянула ее на голову – оказалось, это берет.

Но теперь уже я встревожилась:

– А с чего быть инфаркту?

– Ох… – Бабка вздохнула, огляделась, прошла к ближайшему стулу, села на него и сложила руки на коленях. – Рассказываю…

День был жаркий, особенно для этого города, как его ни назови – Ленинградом, Санкт-Петербургом…

– Испохабили климат, поганцы, – бурчал Леонид Игнатьевич, нервно обмахиваясь газетой.

Особого облегчения это не приносило: газета была неправильной – цветастой, но тощей и недостаточно просторной.

Периодику поганцы тоже испохабили.

– Когда такое было, чтоб в июне месяце у нас африканская жара стояла! – негодовал Леонид Игнатьевич.

– А в прошлом году, Лень? – примирительно напомнила Татьяна Викторовна.

– Я про былое время! – не унялся ее рассерженный супруг. – Когда поганцы не похабили!

– Так в две тыщи десятом тоже… – начала и не закончила Татьяна Викторовна.

Дед энергично помотал головой, давая понять, что благословенное былое время – это и не две тысячи десятый тоже. «Допоганцева эпоха» для него закончилась с развалом Советского Союза.

– Да что ж ты делаешь, зачем башкой трясешь, и так уже красный весь, – заволновалась Татьяна Викторовна. – Вот я тебе сейчас кваску холодного…

Она заторопилась на кухню, где в низком пузатом холодильнике родом еще из былых времен стоял трехлитровый баллон с домашним хлебным квасом.

Дед отбросил неправильную газету и настежь распахнул двустворчатое окно пристройки. Он высунулся наружу, жадно глотнул воздух и плюнул: во дворе-колодце неподвижно стояла влажная духота. Никакой свежести не ощущалось, да еще одуряюще пахли цветущие под окном настурции.

– Как на кладбище! – снова плюнул Леонид Игнатьевич.

Разноголосый кошачий вопль разорвал душную тишину резко, как когтями. Зря дед говорил про кладбище: кое-кто во дворе и в такую убийственную жару был живее всех живых.

– Вот поганцы! – Леонид Игнатьевич присмотрелся.

В закутке под старой ивой волнами ходила давно не кошенная трава, тряслись ветви дерева, даже вкопанные в землю лавка и стол крупно вздрагивали.

– Тань, а дай-ка мне яблочко! – покричал дед жене.

– Леня, яблоки я неудачные купила, прям деревянные, им полежать бы, – повинилась Татьяна Викторовна, бренча на кухне посудой. – Я вот лучше кваску тебе кружечку…

– Лучше холодной водицы, да сразу ведро!

Из сводного кошачьего хора вырвался особо звучный голос солиста.

– Да чтоб тебя! – Нервный дед пошарил вокруг себя и, найдя подходящий предмет, с силой запустил его в окно…

– Обычно-то он картофелинами пуляет, – вздохнула рассказчица. – Но тут картошка как раз закончилась, а гирьки на полке стояли…

– Какие гирьки? – Мне поплохело, кольнуло сердце.