Брошки с Блошки

– Еще нет столового серебра, фужеров муранского стекла и кружевной скатерти, но ими Марфинька сто лет не пользовалась, так что установить, когда они пропали, вряд ли получится. Я даже не стала ей пока говорить…

Мы с Иркой снова кивнули – мол, какой смысл сообщать об этом бабуле, чья главная пропажа – память.

– Возможно, это не все, я еще посмотрю потихоньку, откровенно проводить ревизию как-то неловко, – сказала тетушка. – Но уже можно с уверенностью заключить: Марфинька лишилась не только налички из сумочки.

Она снова оглянулась и совсем другим голосом, громко и оживленно, заговорила с кем-то в глубине комнаты:

– Смотрю, как герань поживает, тебе не кажется, что ее надо бы подкормить?

При этом ладонью за спиной тетя сделала отмашку, и мы с Иркой шустро шмыгнули вдоль фасада, торопясь удалиться.

– Нравится мне твоя тетка, – сказала подружка, когда мы отбежали на полквартала. – Наш человек!

– Человек, да… А я все про нашего кота думаю: что с ним случилось?

– Разберемся. – Ирка помрачнела.

С Волькой у них почти любовь: коту очень нравится, что Ирка его нахваливает и балует, а подружка, мне кажется, воспринимает тетушкиного усатого-полосатого как близкого родственника своего собственного питомца. Иркин Макс, вывезенный нами из Антальи, такой же здоровенный мохнатый зверь с чрезвычайно выразительной кошачьей речью. Его «мо», «ма» и прочие мявы тоже понятны, как телепатические сигналы, при наличии должной чуткости и фантазии их несложно расшифровать, развернув в полноценные фразы.

Мысли о пропавшем коте угнетали, и к условленному месту встречи с мистером Уорреном мы подошли не в лучшем настроении. И странным образом совпали с приятелем-интуристом: он нынче тоже был угрюм и взирал на Медного всадника с таким мрачным видом, словно имел какие-то претензии к Петру Первому. Или к его коню – точно проследить направление взгляда Наташика не представлялось возможным, ибо тот был расфокусирован.

– Эй, да ты пьешь тут, что ли?! – возмутилась Ирка, заметив под боком у нашего заокеанского приятеля бумажный пакет с предательски выглядывающим из него бутылочным горлышком. – В одиночку, как последний алкаш?!

– Почему же, он соображает на троих – с Петром и его лошадью. – Я попыталась пошутить, но никто даже не улыбнулся. Тогда я села рядом с Уорреном на травку и сменила ехидный тон на сочувствующий: – А что за повод?

– Печальный, я так понимаю. – Ирка плюхнулась с другой стороны от американского товарища, бесцеремонно сунула нос в пакет и скривилась: – Фу, вискарь. – Манящим голосом она сообщила: – А у меня коньячок есть…

– Мы разве не выпили его вчера? – машинально удивилась я.

– Обижаешь!

– Прости, прости! – Я вскинула руки, подумала секунду и осторожно опустила левую на плечо Уоррена, приобняв его по-дружески. – Так что у тебя случилось-то?

Он дернулся, сбрасывая мою руку, схватил бутылку в пакете, побулькал и неохотно признался:

– Плохой новость. Мужчина мертвый.

Он откинулся назад и снова глотнул из бутылки, а мы с Иркой качнулись вперед и обменялись выразительными взглядами. В моем, я надеюсь, читалось: «Нужны нам чужие проблемы, своих, что ли, мало?», в подружкином разгоралось неуемное любопытство.

– Что значит – мужчина мертвый? – Конечно же, Ирка не могла не уточнить. – Ты нашел труп? Сам кого-то убил?

– Кино посмотрел, книжку прочел? – Я поспешила выдать менее пугающие варианты.

Интурист вздрогнул и покосился на меня без приязни.

– Кто мертвый-то? – спросила я его устало. Нам в нашей детективной истории только покойников не хватало! – Какой мужчина?

– Хороший, – ответил он жалостливо. – Героиновый. Нет, героевый?

– Героический? – подсказала я.

– На войне погиб? – участливо спросила Ирка.

– Ноу! От женщина.

– Яснее не стало, – не одобрила подружка лаконичный сказ. – Как это понимать – он умер от женщины? Скончался от истощения в борделе? Или от какой-то нехорошей болезни, полученной половым путем?

– Или самоубился из-за бабы? – вмешалась я, упростив и сюжет, и речевую конструкцию.

Джонатан снова недобро зыркнул на меня и ответил Ирке, как более сочувствующей:

– Его убить.

– Ой, беда-а-а. – Подружка показательно пригорюнилась. – А он кто тебе был, тот мужик? Друг?

– Он… Я родитель.

Тут мы ахнули.

– Твой сын?! – ужаснулась Ирка. – Ты его отец?

– Не отец. – Интурист помотал головой, и бейсболка на ней перекосилась. – Родитель. Родимчик.

– Родственник? – подсказала я правильное слово. – Близкий?

– Не очень.

Американец перешел на английский, затарахтел горестно – я разбирала одно слово через два. Объяснила подруге, как сама поняла:

– Короче, этот его родственник долго путался с какой-то стервозной бабой, она его гнала, он уходить не хотел, и в итоге она его пристукнула.

– Да-а-а… бывает. – Ирка погладила Уоррена по согбенной спине.

Я ничего не сказала. В сериалах, которые обожает моя подруга, действительно бывает и не такое.

– Так что, в Петергоф мы едем? Или все не в настроении? – тактично выдержав минуту молчания, спросила я.