Бросок на Прагу

Что еще имелось в распоряжении капитана Горшкова? Минометы. Справные стадвадцатимиллиметровые минометы — мечта каждого батальонного командира. На руках эти тяжелые агрегаты носить несподручно, а на «доджах» — в самый раз. В горах — капитан сам видел, — стадвадцатимиллиметровые «самовары» возили на ишаках. Очень недурно выглядит. Идет ишак, воздух портит, ровно бы пристреливается, а на спине у него — тяжелая самоварная труба, миномет.

— А хитрость наша в чем будет, капитан? — спросил он у Пищенко.

— Что бывает с бутылкой, в которую забиты две пробки?

Горшков неожиданно просиял: он сам об этом думал — залпом пушек запечатать выезд из городка, поджечь несколько танков, стоявших в хвосте колонны, а затем запечатать вторую сторону городка, сам въезд, и все — эта публика будет сидеть в бутылке, как миленькая, ни туда не сунется, ни сюда.

— Так и поступим. — Горшков стянул с головы пилотку, вытер ею мокрый лоб. — Пусть знают наших!

Земляк Фильченко не подводил курганскую марку, лицо свое в зеркальце не рассматривал, действовал стремительно — он уже шустро покрикивал на подопечных бойцов, размещал отцепленные от «доджей» пушки, укреплял их колеса клиньями, чтобы после выстрелов не катились вниз, не то бывает, некоторые пушки ведут себя как соскучившиеся по мужику дамочки… Не удержать.

А удержать пушки обязательно надо, иначе с чем же идти на Прагу?

— Вумный ты у меня, земеля, — похвалил Горшков младшего лейтенанта, когда тот пришел доложиться, что к стрельбе готов. — Только вот что… Поначалу ударь в хвост танкам, отрежь им дорогу, чтобы они не рванули к нам, потом бей по передним рядам — голове тоже нельзя дать уйти. Понял?

— Само собою, товарищ капитан.

— А третья цель — середина колонны. Это надо сделать, земляк, для того, чтобы немцы запаниковали. Не то они очень уж вольно расположились в этом городке. Будто коренные жители.

— Ничего, сейчас мы их малость разочаруем.

— Действуй!

Танки капитана Пищенко тоже ожили, заворочались, пытаясь занять позицию, окутались сизым дымом, зачадили, но танк — не орудие, которое можно перетащить с места на место на руках, под дружное «ух», танкам здесь, на горном склоне, развернуться было негде, и Пищенко, понимая, что все его маневры ни к чему не приведут, лишь болезненно сморщился — не хотелось признать бессилие могучих «тридцатьчетверок»… Развел в стороны руки:

— Увы!

— Давай совершим вот какой маневр, — прокричал ему через площадку Горшков, — возьми пару машин и перекрой дорогу внизу где-нибудь метрах в ста — ста пятидесяти отсюда. Разумеешь?

— Разумею, — повеселев, козырнул Пищенко. — Ни одна собака не проскочит! — Проговорил что-то в ларингофон и махнул рукой, подавая команду механику-водителю.

«Тридцатьчетверка» взревела, обошла несколько «доджей» и на малой скорости устремилась по дороге вниз, за ней поползли еще две «тридцатьчетверки».

— Стрелять только по общей команде, — предупредил Фильченко своих подопечных, приник к раструбу прицела, пушка была поставлена с толком, на ровную каменную плиту, словно бы специально оказавшуюся под колесами семидесятишестимиллиметровки, навел ствол на два танка, словно бы сцепившихся буксирными крюками — слишком близко они стояли друг к другу и пропел тонко: — Прице-ел…

Прицел можно было бы и не обозначать, и без мудреной цифири все было понятно, Фильченко втянул сквозь зубы воздух в себя и произнес буднично, словно бы попросил двух бойцов начистить кастрюлю картошки:

— Огонь!

На краю дороги, обложенной камнями, вместились четыре пушки, одна почти впритык к другой, плотно, поскольку места было мало, наводчики выжидающе косились на младшего лейтенанта и хотя казалось, что они отстают от команды старшего, действуют заторможенно, пушки грянули на удивление дружно, в один голос. Танки, сгрудившиеся внизу, в конце колонны, были накрыты точно.

— Заряжай! — зычно выкрикнул Фильченко. — Поспешай, поспешай, публика! — Он находился в своей стихии, плавал в ней вольно и, как всякий большой мастер, отлично ориентировался в цели, знал, куда какой снаряд попадет, лицо у младшего лейтенанта помолодело, хотя он и без того не был старым, Горшков был старше, так что Фильченко никогда в жизни уже не догонит его.

— К стрельбе — товьсь! — торжествующим сорванным голосом выкрикнул Фильченко и располосовал ладонью воздух. — Огонь!

Пушки вновь рявкнули на удивление дружно, заставив заколыхаться старые камни гор. Младший лейтенант уцепился руками за поползший клык пушки, засипел надтреснуто — как бы чего себе внутри не порвал, крикнул подчиненным:

— Помогай, народ!

Подгонять народ не надо было, бойцы фильченковские и без понуканий знали, что надо делать.

Через минуту уже грохнул новый залп, накрывший голову колонны, немецкая техника сидела теперь в бутылке — ни туда ни сюда.

В следующее мгновение в голове фашистской колонны что-то взорвалось, тяжелый черный гриб втянулся в небо — похоже, один снаряд угодил в цистерну с горючим, хотя Фильченко в прицеле никаких цистерн не видел. Может быть, цистерна была поставлена на гусеницы и младший лейтенант не засек заправочную машину?