Бруклинские глупости

ГАРРИ: Я расстался со своими мечтами о мужской доблести и благородном самопожертвовании. Отель «Житие» закрылся, а когда через несколько лет его двери снова открылись, это уже было не шале в какой-нибудь венгерской глубинке и не барочный замок на баден-баденском бульваре. Новый отель, скромнее размерами и обшарпаннее видом, можно было найти только в большом городе, где вся жизнь начинается после полуночи. В Нью-Йорке или Гаване или в Париже, в каком-нибудь сомнительном квартале. Паролем для входящего в этот новый отель могли бы послужить такие слова, как «попойки», «полутьма» и «случайные встречи». Там в холле мужчины и женщины исподтишка приценивались к каждому новоприбывшему. Там все расхаживали – в одной руке зажженная сигарета, в другой виски с содовой – в шелках и дорогих костюмах, источая запахи дорогих духов. Я все это почерпнул из фильмов. Бар, где играет тапер, а завсегдатаи потягивают сухой мартини. Казино, где крутится рулетка и по зеленому сукну мягко катятся игральные кости и где крупье, сдавая карты, роняет слова с маслянистым иностранным акцентом. Бальная зала с приват-кабинками из кожи и плюша, на эстраде певица в серебристой чешуе, переливающейся в луче прожектора, что-то мурлычет своим дымчатым голосом. Таков был антураж, так сказать, закваска, но люди приходили сюда не ради выпивки или партии баккара или песен, даже если на эстраде была сама Рита Хэйворт, доставленная сюда из Буэнос-Айреса самолетом всего на один вечер своим тогдашним мужем и продюсером Джорджем Макреди. Просто для начала надо было окунуться в эту атмосферу и пропустить пару стаканчиков, прежде чем приступить к делу. Не столько даже к делу, сколько к игре, бесконечно увлекательной игре, в которой на кону стояло главное – с кем ты в конце этого вечера уединишься в своем номере. Все начиналось с глаз. Ты скользил взглядом по лицам, безмятежно попивая свой коктейль и попыхивая сигаретным дымом, оценивал свои шансы, перехватывал устремленные на тебя взгляды, кого-то поощрял едва заметной улыбкой или движением плеча. Мужчина, женщина – для меня это не имело решающего значения. Хотя я был девственником, уже тогда я знал себя достаточно хорошо, чтобы понимать: не это для меня главное. Однажды в баре со мной рядом уселся Кэрри Грант и начал поглаживать мою ногу. В другой раз покойная Джин Харлоу воскресла, чтобы страстно мне отдаться в номере 427. А еще был случай с моей учительницей, стройной мадемуазель де Фере из Квебека, с красивыми ногами, ярко-красной помадой на губах и влажными карими глазами. Не говоря уже о Хэнке Миллере, мощном защитнике нашей школьной команды по американскому футболу, имевшем бешеный успех у девушек. Если бы Хэнк узнал, что я с ним проделывал в своих мечтах, он бы из меня сделал отбивную, но он ничего не знал и знать не мог. Будучи всего лишь десятиклассником, я бы ни за что не решился подойти к грозному Хэнку Миллеру средь бела дня, зато ночью я мог запросто угостить его выпивкой в баре отеля «Житие» и после непринужденной болтовни подняться с ним в 301 номер и там ввести его в мир тайных наслаждений.

ТОМ: Типичные фантазии мастурбирующего подростка.

ГАРРИ: Можно сказать и так, хотя я в этом скорее усматриваю проявления кипучей внутренней жизни.

ТОМ: И какой из всего этого следует вывод?

ГАРРИ: А какой тебе нужен вывод, Том? Мы пьем отличное вино и развлекаем друг друга разными историями в ожидании горячего. Что в этом плохого? Во многих уголках земного шара это расценили бы как высший шик.

НАТАН: Наш юный друг хандрит и горит желанием выговориться.

ГАРРИ: А то я не вижу. Кажись, не слепой. Если Тому не нравится мой отель, пусть расскажет нам о собственном. У каждого найдется свой отель, и как нет двух одинаковых людей, так не существует и двух одинаковых отелей.

ТОМ: Прошу прощения, что навожу на всех тоску. Мы хотели сегодня развеяться, а я испортил вам вечер.

НАТАН: Не думай об этом, лучше ответь на вопрос Гарри.

ТОМ (после долгого молчания говорит тихим голосом, словно сам с собой): Я хотел бы начать новую жизнь, вот и всё. Раз уж я не могу изменить мир, хорошо бы по крайней мере изменить себя. Но не в одиночку. Чья бы там ни была вина, но одиночеством я уже сыт по горло. Натан прав, я хандрю. Со вчерашнего дня я только и думаю об Авроре. Я скучаю по ней, по маме, по всем, кого я потерял. Иногда на меня наваливается такая печаль, что, по идее, она должна была бы меня раздавить. Мой отель, Гарри? Не знаю. Может, смысл его в том, чтобы выбраться из этого крысятника и оказаться среди единомышленников, людей, которых я люблю и уважаю.

ГАРРИ: Община.

ТОМ: Не община, а общность. Тут есть существенная разница.

ГАРРИ: И где, позволь тебя спросить, находится эта маленькая утопия?

ТОМ: Вероятно, где-то за городом. Где много земли и достаточно жилья, чтобы разместить всех желающих.

НАТАН: Всех – это сколько?

ТОМ: Не знаю. До таких деталей я пока не дошел. Но вас двоих я заранее приглашаю.