Брусничное солнце

Комната за комнатой, Самуила встречали изящные скульптуры, высокие фарфоровые кадки с пышно цветущими растениями, под потолком в широких позолоченных клетках вяло переговаривались сонные канарейки. Господи, откуда же столько добра у простой безродной колдуньи… Как он раньше о ней не слышал?

Брусилов помнил лицо Аксиньи, когда та влетела в кухню, в которой он успел зажать мерзкую лживую девку. Помнил, как та пронзительно резко завизжала, пошатнулась, падая на грубо сколоченный кухонный стол. Как разлетелись из миски спелые алые яблоки. В память врезалось, как старшая Глинка с широко распахнутыми от ужаса глазами цеплялась за его одежды трясущимися пальцами, молила забыть о Варваре, не ехать к ведьме. Настасья предрекала ему гибель, пророчила потерю разума от рук хитрой Лады… Что проку, если он давно утонул в вязкой тьме? Иного выбора у него и не было.

И ту, от рук которой ему пророчили смерть, встретила его на верхних ступенях, ведущих к личным покоям.

И снова удивление. Густое, перекатывающееся на кончике языка, отдающее приторной сладостью. Он ожидал увидеть зрелую женщину, какой описывал ее посыльный. Ждал острых черт и огромных ведьмовских глаз. Подобие Варвары. Нет. С ней никто не сравнится… Жалкая выцветшая и изъеденная временем копия.

Она оказалась иной. Длинные золотистые волосы спускались мягкими волнами до округлых бедер, в пронзительно-голубых глазах отражался его нависающий силуэт. Низенькая, хрупкая и мягкая, казалось, сомкни на ней руки и она сломается, фарфоровой крошкой опустится к сапогам. Пухлые губы изогнулись в понимающей улыбке, Лада молча потянула Брусилова следом за собой за лацканы мундира. И он пошел. Ошарашенно моргающий, не способный развязать прилипший к небу язык, выдавить хоть слово.

В ее комнате так густо пахло иссопом и базиликом, что воздух застревал вязким комом в глотке. Мир перед глазами плыл густым маревом. Зашел ли он в дом на самом деле? Может он так и остался стоять, задыхаясь, в тени густых роз? Не понять, явь ли, сон ли. Весь мир сузился до кончиков теплых девичьих пальцев, до опустошающей все мысли синевы. Небрежно, играючи Лада толкнула его в обитое темным бархатом кресло, ноги подкосились сами.

А Брусилов возненавидел эту игру, ему помнилась другая, где девичьи пальцы скользили по горячей коже, где Варвара опускалась на него, каскадом черных волос закрывая от мира. И он помнил конец. Самуил зарычал, взбухли вены на напряженных руках, вцепившихся в подлокотники, он попытался встать. Под чарующий смех моложавой ведьмы пошатнулся, упрямо тряхнув головой, отстраненно заметил, что пальцы Лады заскользили сквозь собственные светлые пряди, снисходительно погладили голову.

— Расслабься, молодой граф, ты не воевать со мной пришел, а просить помощи. В моем доме лишь на моих условиях будет. Кровь твоя горяча, шумит и ревет так, что за версту слышно. Я лишь обезопасила себя, не посчитай оскорблением.

Снова легкий толчок, а в груди вспыхнуло, обожгла пламенем ярость. Как хлипкого желторотого юнца, как бесполезную рохлю… Он тянул свою гордость за глотку, а та хрипела и бесновалась в сжимающейся удавке… Брусилов медленно опустился в кресло и прикрыл глаза, изнутри вырвался хриплый выдох.

— Ладно.

В мареве, в плывущем мире Лада опустилась напротив кресла на корточки, поставила локти на его колени и уперлась в сцепленные пальцы подбородком. Глядя серьезно, заискивающе.

— Тебе нечего мне предложить, Самуил, душа такая черная и глубокая, что яд тот вовек не вычерпать, не насытиться… Пусто, нет для меня ни единого светлого огонька. И брать с нее нечего. — Лада разочарованно покачала головой, острые локти нажали на мышцы, принялись разъедать нервы ядовитыми импульсами. Брусилов чувствовал ее касания так ярко, словно не руки на его ногах — раскаленные ножи. И они медленно вбивались в плоть, не просто разрезая — алчно вкручиваясь, оставляя за собой кровавое месиво. Бисерины пота выступили над верхней губой и на лбу, упавшие пряди волос прилипли к коже. Ведьма оценивающе прищурилась. — Раз души твоей не забрать, а крест нательный на груди что украшение, что ж. Я могу предложить тебе сделку иного рода.

Полуприкрытые одурманенные глаза хищно распахнулись, Брусилов подался вперед, навис над рассматривающей его снизу вверх девушкой. Играючи, она потянулась к нему навстречу. А в глазах такой голод… Волчица, готовая вцепиться в свою добычу. Рвать и грызть, перемазавшись в чужой крови.

— Услуга за услугу.

Коротко. Сказала, как отрезала. А он, влюбленный глупец, даже не думал спорить. Скажет убить? Он убьет. Скажет сжечь — сожжет. Что угодно, как угодно. Еще никто и никогда не тревожил его сердце, не наносил столько оскорблений безнаказанно. Глинка должна быть рядом.

— Клянусь.

Губы Лады растянулись в волчьем оскале, ведьма отпрянула так резко, что он едва не свалился с кресла на пол, лишенный равновесия и опоры. Ошалело мотнул головой, стараясь сфокусироваться.