Брусничное солнце

— Авдотья, он непривычный к таким любезностям. — Губы сами потянулись в лукавую улыбку, когда подруга вскинула лучащееся счастьем лицо, коротко кивая и сноровисто спускаясь наземь. Яков пошатнулся, но в этот раз выстоял. Размашистым шагом рванул к ведру — смывать мертвячью слюну и мужицкую кровь, на ходу плюясь ругательствами и костеря чрезмерно расчувствовавшуюся нечисть на чем стоит свет.

Та не слушала, резво подбежала к барыне, потянула к лавке и усадила с таким рвением, что на мгновение свет в глазах Варвары потемнел и она почти простилась с копчиком. На колени тут же лег смятый кусок пергамента, рядом Авдотья услужливо подставила чернильницу и гусиное перо. Не окажись последнего в сундуке — она извела бы всю деревенскую птицу, но свое получила.

Взгляд заволокло мечтательной дымкой, упыриха пристроила острый подбородок на коленке барыни, усаживаясь прямо на пол, обвила руками ее ноги, наслаждаясь чужим теплом.

— Пиши…

И глаза померкли. Дрогнула счастливая улыбка, в замешательстве свелись к переносице брови. Она неловко прочистила горло. Исподтишка наблюдающий за ними Яков повторил этот неловкий звук, кивнул Варваре на двери:

— Я за землянкой ждать буду, подготовлю все необходимое.

Скрипнула прикрывающаяся за колдуном дверь, мох уже у порога заглушил звук его шагов. А Авдотья продолжала сидеть не шевелясь, глядела уже не с радостью — с настоящим ужасом на пустой тонкий лист.

— Как мне все выразить? — Брошено так тихо и отчаянно, что Варвара едва услыхала. Отложила перо, касаясь щеки подруги прохладными пальцами. Будто пытаясь вынырнуть из воспоминаний, прийти в себя, та медленно моргнула, перевела на барыню взгляд. — Столько всего чудесного… При жизни не понимала, насколько каждая улыбка матушки дорога, каждая дразнилка Евсея. Принимала все как должное, чаще дурное за ними видела. Что полушубок мама не купила, который мне приглянулся на торжках, что Евсей свиней забыл закрыть, а я бежала за ними с бани полураздетая… А теперь столько светлого вспомнилось, столько ценного, как это все умещалось внутри, где пряталось?

— Начни по порядку, с самого первого, что вспомнилось. Можешь не спешить, времени много, ты Якова в рассветный час подняла.

Вспоминая, как грязно выражался болотный Хозяин, перекатывающийся через нее и падающий плашмя на пол, как он пытался выпутаться из одеяла и дотянуться до штанов, Глинка не сдержала короткого смешка. А Авдотья и вовсе зашлась звонким хохотом. Видно, напряжение решило выплеснуться. Лучше так, чем сидеть и плакать над прощальной запискою.

— Ты бы видела его… Бес, чистый бес, не иначе. Как потянет меня за волосы, ежели мертвой б уже не была — точно голову оторвал бы, в шее в трех местах хрустнуло. А я зубы-то не разжимаю, Остап голосит, лбом о стену бьется, а меня трогать боится, все молитвы читает. Жгло, как в преисподней, дык это еще больше подстегивало.

Живо представленная картина заставила смеяться и ее.

— И как оттянул?

— Дык вместе с куском задницы в зубах. Я потом по дороге в него и выплюнула. — Отсмеявшись, Авдотья бессовестно почесала маленький аккуратный нос о коленку Варвары, глянула на нее настороженно, заискивающе, — не презираешь меня? Живого человека скалечила.

— Та Авдотья, которую я знала, никогда не навредила бы безвинному. Правда заслужил?

На несколько мгновений упыриха затихла, опустила взгляд. А в голос что стекла насыпали — ломкий и трескучий, совсем непохожий на девичий. Ноты то стремятся сорваться в плач, то выравниваются неестественно сухим рядом.

— Я ведь каждую ночь в избе коротала. Не было много времени у мамки на сборы — меня схоронили и в путь. Шаль свою позабыла, подушку… Я сама для нее кур щипала, сама шила. И знаешь, Варвара, там все ее запахом напитано. Она все чаще при поместье вашем ночи коротала, домой раз в седмицу возвращалась, а все равно каждый уголок ею пахнет. Я в этом спасение свое нашла, утешение. А этот… — Вновь скакнули ноты, опустились вниз змеиным шипением. — Как вражина, тать ночной… Через окно да рыскать. Затоптал мамину шаль, перевернул прялку, сломал веретено. У самого рожа шире масленицы, а он на горе других пировать повадился, на чужое рот разинул. Примеривался к новой избушке, все негодное в печь пихал. Люльку, в которой я своими рученьками Евсея качала, из хаты в свиной навоз вышвырнул. Не суди меня, любой бы не сдержался, я бы в горло вцепилась, да Остап меня ухватом по лицу встретить успел.

— Не сужу. — Отвечала Варвара искренне, по праву подруга злилась, изба та никому не была назначена и до сих пор за матушкой Авдотьи числилась. Стараясь развеять тяжелые думы, Глинка снова взялась за перо, дразняще повертела его у самого носа бывшей служки, заставляя ту забавно сморщиться. — Не умрет же?

— Да что ему станется? И не такие раны наш староста прижигал, подумаешь, каленым прутом пройдется и пойдет, перед кем ему на старости лет огузком вертеть-то?