Буча. Синдром Корсакова

Твердиевич стоит в стороне. «Серые костюмы» неподалеку. Операторы камеры наводят. Лешка Дудников строчит в блокнотик. Андрей Андреич ухмыльнулся про себя, вспомнил один анекдот: «Взяли злобные федералы невинного селянина, посадили в подвал и стали мучить — пытают, все тайны выведывают. Плачет селянин, больно ему: зубы спилили, ребра поломали, почки отбили. „Канэц мнэ“, — думает селянин. Тут заходит в камеру добрый фебс и говорит ласково: „Ладно, отпустим мы тебя, видно, ты и вправду ни при чем. Но не верю я тебе до конца, рожа у тебя хитрая!“ А у селянина глаз заплыл, другой на ладони лежит, перекатывается. „Вот тебе мое последнее слово — сдашь нам двух реальных боевиков, отпустим“. Подумал селянин и манит опера пальцем, типа на ухо скажу, чтоб никто не слышал. Опер наклоняется, а тот и шепчет ему: „Аллахом клянусь, только двоих знаю. Басаев и Хаттаб“».

— Интересный товарищ, — «серый костюм» Сергеев тронул Твердиевича за плечо, — авторитетный, видимо.

И будто прострелило Твердиевича. А какого черта?.. Точно ведь. Чего он, министр этот с пузцом, лазил тогда перед капэ? На него еще пес тот рыкнул.

— Говорят, он по финансам великий спец, — продолжает Сергеев. — Премьер назначил?

— Да нет, сам напросился, сказал, что должность его обязывает. А Премьеру все равно, кто б ни поехал, лишь бы уладил конфликт. А этот даже ислам недавно принял. Сам, сам поехал. Точно.

— Ты, Андрей, собирай своих журналистов. Охрана волнуется, народу многовато. Места здесь неспокойные, предгорья.

И они стали собираться. И вдруг возглас из толпы:

— А пачэму тогда Нэзауисимой нэт?

— Ого-го, у-лю-лю!

— Гдэ Нэзауисимая компания?

— Гдэ Вязонкин? Вязэнкин, Вязанкин… аттуэчаю… дуижение!

Тут Твердиевичу стало совсем не по себе. Какого дьявола он опять слышит эту фамилию, да еще из самого клокочущего жерла?! «Горяч не в меру». Ох, господа «серые костюмы», не ошибитесь, мать вашу.

Смешалось.

Устал Твердиевич, заломило в затылок. Как тут вести себя спокойно, как не действовать, когда один крысеныш создал столько проблем?

«Чего ж „серые костюмы“ не реагируют?» — злится Твердиевич.

Колонна с журналистами уходила по-вдоль русла. Сошла большая вода, помелел Аргун. Видно, как женщина с ведрами стоит на берегу, платок оправляет. Зачерпнула воды и тоненько пошла. Неинтересно Лешке Дудникову смотреть в окно: он блокнотик листает. Ему времени до эфира осталось каких-нибудь пара часов, а еще звонить, а еще писать. Дело делать — дело государственной важности.

* * *

Пятница почти прошла — вечер наступил, а неприятности закончились, толком и не начавшись. В вагончике накурили — не продохнуть. Ордынцев хозяйствовал: еды разложил на столике, водку разливает. «Калифорния» ноет и ноет. Пестиков носом хлюпает.

Вязенкин нервно ходит по вагону в тапках на босу ногу.

— Целый день ждали неприятностей, а они закончились. Москва молчит — не к добру.

— Григорий, был бы ты бабой, я б тебя стал успокаивать, — Ордынцев колбасы пожевал, ошурку колбасную тянет изо рта. — Выпьем, мужики, и само успокоится. Молодые вы, горячие и в колбасных обрезках ни черта не понимаете. А в них, Григорий, самый цимус, самый вкус.

— Ты, дядь Саш, старый вот и лопай огрызки.

— Обрезки, не огрызки. Молодежь, — вздыхает Ордынцев. — Ты, Григорий, как в бальных танцах попробуй. У меня вот внучка… ах как растанцевалась, а соплюха-а! Ну, так я и говорю, как на танцульках: можешь — танцуй, а не получается, так уйди со сцены.

У дяди Саши глаза навыкате.

Вязенкина раздражает это «Григорий», сердят нравоучения Ордынцева. Все и так ему понятно. Лишь немного неприятным душком повеяло, как от тех обгоревших тушек, — может, что упустил он, забыл, не заметил вокруг? «Мягше, добрее… К чему это все вообще со мной происходит?» — нехорошо думалось Вязенкину. Гнал от себя слюнявые мысли.

— Пест, достала твоя «Калифорния», — Вязенкин носок вынул из-под матраса, натягивает. — Всем подмахивать, дядь Саш, махалка сносится. Просил ведь, давайте обождем пару часов. Твердиевич, говнюк такой, нас опять не взял на официалку. Трупы, трупы… Дудников Леха состряпал сюжет, а картинкой нашей ведь перекрывались.

— Гри-иня, зато мы крутые перцы. Ни дня без фкандала! — пьяно выкрикивает Пестиков из своего угла.

— Пест, не дам я тебе в долг, машину покупаю.

Их вагончик не демонтировали, Твердиевич больше к ним не заявлялся. Пятничное утро гомонилось за окном. Гога Мартыновский заглянул к ним: «Мы едем куда-то к предгорьям, но сказали, чтоб вам не говорить. Зол Твердиевич на вас. Мы, если что, картинкой поделимся». Гога поделился. Перегнались. Москва не звонила. Вязенкин ждал неприятностей и поэтому еще с обеда выпил водки.

«Пора убираться отсюда», — подумал Вязенкин.

— Дорога-то одна, через Пятигорск, — мычит Пестиков в своем углу.

В вагончик зашел посетитель.

— Салам аллейкам, — поприветствовал мужчина. Двумя пальцами провел по щекам, побитым оспинами, и колючему подбородку, словно хотел уверить хозяев, что пришел он с честными намерениями.