Буча. Синдром Корсакова

Всегда, по возвращении из командировок, Вязенкин заливал горячую ванну: ложился в самом начале, когда еще воды нет, и так лежал, засыпая под шум струи. Ванна набиралась до краев, и Вязенкин нырял с головой. И вот, когда он, зажав нос пальцами, смотрел сквозь воду на потолок ванной комнаты, он думал, что разожми он пальцы, и польется вода в нос, зальет легкие. И он умрет.

Так близка смерть…

Макогонов сидел на кровати, прислонившись спиной к стене. Перед ним на табуретке дымился в стакане темный завар. Пахло не чаем, вроде ромашкой.

— Желудок лечу, — объяснил Макогонов. — Ты садись. А хочешь, ночевать оставайся.

Из-под подушки виднелась рукоять пистолета.

— Можно посмотреть? — спросил Вязенкин.

Макогонов вынул обойму, передернув затвор, щелкнул предохранителем. Обойму бросил на подушку. Протянул оружие Вязенкину. Вязенкину очень хотелось думать, что это был именно тот самый пистлет. Но спросить было неловко, глупо.

— Пэбэ, пистолет бесшумный. Применяется для проведения специальных мероприятий.

Вязенкин вертит пистолет в руках, прицеливается, передергивает затвор. Жмет на курок: щелк, щелк.

— Таких, как сегодня?

— И таких тоже. Чего теперь скажешь?

— Не знаю. Паша молиться потом пошел. Сам мне сказал.

— Ты знаешь, откуда икона в разведке? Бабку убили русскую год назад. Она жила в подвале на пустыре.

Вязенкин потер об штанину вспотевшие ладони, не поднимая головы, стал целить в пол.

— Саперная была бабка, — продолжал Макогонов. — Саперы ей возили еду, вещи, поддерживали. Удав ее на должность взял уборщицей. Саперы, конечно, рвань и пьянь, но пацаны честные. Жаль их, погибали по глупости. Застрелили бабку прямо у ее подвала. Сзади подошли и в упор из пээма, — помолчал и сквозь зубы: — Ничего, мы десять к одному отыграем за каждую русскую душу. Романченко старшина держал взвод. Он погиб, и все, понеслось бухалово и раздолбайство. Старые саперы разъехались, икону я себе и забрал. Савва притащил. Он в корешах ходил с одним, как его…

— Буча, — подсказывает Вязенкин, аккуратно кладет пистолет на синее одеяло.

— Буча. Точно. Икона теперь в разведке. Богородица. Видел, как тот своему молился?

— Бог один.

— Главный один. Только не все знают, что один. Вот ты знаешь, я знаю. А тот, которого хлопнули сегодня, не знал.

— Ты пожалел его?

— Нет. Просто он получил то, что заслуживал. Пулю надо заслужить. И нож тоже.

— А жизнь?

— Такие к нам не попадают.

Странный человек Макогонов. Ямочка на подбородке. Стрижен накоротко. Взгляд жестокий. Но ямочка! — обманная была ямочка.

— На одной операции в ущелье мы взяли паренька из местных, — вдруг стал рассказывать Макогонов. Он не поменялся в лице, не изменил тембра голоса. Говорил спокойно, будто о вчерашнем рядовом событии. — Он был стрелком, таким же, как этот. Его не били, он так все рассказал. Я пообещал, что отпустим его.

— Отпустили?

— Нет. Я застрелил его в затылок, чтобы лица не видеть. Первый раз тогда я убил явно. Ничего поделать мы не могли. Отпусти его, и через день полетели бы головы. Почему?.. Так войны же нет. На самом деле, война закончилась. Был Дагестан, потом штурм Грозного, Ермоловка, Катыр-Юрт. — Макогонов потрогал шрам на шее. — Двум паренькам спасибо, «контрабасам». Мы взлетели на проселке, двое нас из семерых остались в живых. Духовские снайперы били из акведуков, не давали нашим подобраться. Командир послал двух контрактников-снайперов на выручку. Стрелков они уложили. Но один из тех, кто нас спасал, тоже лег. Не знаю ничего о его судьбе. Может, выжил.

Вязенкин уловил знакомое в словах Макогонова, будто слышал он уже эту историю. Но за последнее время столько было разных историй, что перепуталось, перемешалось одно за другое. Вязенкин остался ночевать в разведке. Он лежал на верхней койке, завалив руки за голову, смотрел в потолок. Просветлело в голове, ушла похмельная тяжесть; но впечатления от увиденного не давали заснуть.

Макогонов выключил свет и тоже лег.

— Ты вот что, — в полной темноте раздался его голос. — Тебе уехать надо.

— Ва-ася. — Вязенкин морщился в темноте. — Меня достали уже…

— Не перебивай. Слушай. Завтра же отваливай. Ничего объяснять тебе не буду, просто уезжай.

Вязенкин почувствовал холод на спине, заныло где-то в груди. Вязенкин вдруг вспомнил, зачем пришел.

— Родственники должны похоронить близких до заката, — объснил Макогонов, — если они умерли утром или минувшей ночью.

Макогонов заворочался, скрипнули пружины.

— Все, хоп, спокойной ночи.

Вязенкин долго еще лежал с открытыми глазами; чернота была глубокой, такой, что ни тени, ни огонька, ни проблеска. Пахло газом. Постепенно Вязенкин привык к запаху и провалился в сон.