Буча. Синдром Корсакова

Подумал, что надо ополоснуться: полез в ванную прямо в носках, трусах и кислой прелой майке. Разомлел в горячей воде. Слушал тишину и скрипы кровати в соседнем номере. Через полчаса он выбрался из ванны и улегся на чистые хрустящие простыни, подложив руки под голову. На стене тикали электронные ходики. Вязенкин присмотрелся: секундная стрелка дергалась, но стояла на месте. «Батарейка сдохла», — подумал Вязенкин и улыбнулся широко по-детски. Непередаваемое состояние блаженства завладело его телом.

Так он и уснул.

За окном быстро стемнело, замерла канатная дорога на Машук. Пятигорск мерцал огнями; где-то внизу на первом этаже «Интуриста» в баре заиграл ансамбль.

Часть вторая. Для драматурга важна сущность

Эрик Бентли. «Жизнь драмы»

…ибо по тому, как человек говорит, можно узнать о нем все, что угодно.

В кабинете у психиатра.

— Я понимаю, вы обязаны хранить врачебную тайну, но… прошло много времени, я хочу знать, что было со мной. Не со мной, если иметь в виду не меня, а моего героя. Вы, как психолог…

— Ни в коем случае не психолог — психиатр! Психолог работает со здоровыми людьми, мои пациенты — душевнобольные.

— И все-таки?

— Ваш случай весьма необычен. Длительное стрессовое состояние, конфликт с женой, родителями, недосыпание, плюс алкоголь. Транзиторный психоз. Другими словами, острое полиморфное психотическое расстройство с симптомами шизофрении.

— ?

— Не пугайтесь. У здоровых людей случаются приступы шизофрении, и как показала практика, это не приводит к патологическим изменениям структуры мозга. Одним словом, вы остались здоровым и в разуме. Шизофреник не может жить в триадном мире.

— ?

— Шизофреник может существовать только один: сам с собой или вдвоем с кем-то, кто будет его слушать. Третьего не дано. Простите за образность высказывания.

— Но что было необычного во мне, моем герое тогдашнем?

— Хм. Не отвечу так сразу. Но ведь вы и ваш герой можете жить в мире людей?

— Да.

* * *

Гулять… Да так, чтобы с цыганами и медведем!

Ему хотелось праздника: чтобы вокруг него суетились люди — женщины в шелковых платьях на голое тело. Ах, эти ароматные коленки — остренькие, округлые в чулочках и гольфиках. Ножки — туфельки; губки — пухлые, бессовестные; грудки под кружевными сорочками. И чтобы пуговки были небрежно расстегнуты.

Немолодая и некрасивая горничная катила по коридору тележку с грязным бельем. Вязенкин посторонился; он проспал час не больше — взбодрился, резало в глазах со сна. Тележка прокатилась мимо, пахнуло средствами гигиены.

— Девочек не хотите? — интимно спросила горничная. — Недорого, восемьсот за час. В баре дороже. Наши девочки чистые, проверенные. Из местных.

Одиноким колокольчиком звякнул остановившийся на этаже лифт. Будто в оправдание, что не хочет «из местных», Вязенкин сказал:

— Душа, мать, праздника требует.

Посетителей в баре было немного: мягкий приглушенный свет, столики с креслами. За одним столиком в центре зала сидят сразу пять девушек: перед ними пепельница и фужеры с минералкой. Вязенкин, пройдя к барной стойке, ощутил на себе пять пар жадных взглядов. Он кивнул Лешке Дудникову, сидевшему на угловом диване. Лешка поднял бокал с коньяком.

— Будем, — сказал Вязенкин и, оставив сдачу бармену, опрокинул первые пятьдесят граммов.

Лешка оказался приятным собеседником. Он умел слушать. Вязенкин заказал Прасковейского коньяку и толстую вонючую сигару.

— Леха, — Вязенкин пьяно обнимал Лешку Дудникова, — а поехали на поезде. Коньяка возьмем. Сига-ар. Самолетами боюсь летать. Леха, давай за пацанов выпьем.

Леха, правильный парняга, сделался серьезным. И они выпили.

В дальнем углу бара ансамбль исполнял про женщин:

— «Ах, какая же-енщина, какая женщина! Мне б таку-ую».