Будапештская весна

Завершился конгресс большим приемом у президента Пика. Вальтер Ульбрихт произнес речь. В заключение был дан большой концерт, организованы танцы. К моему ужасу, супруга Мерени пропела балладу «Лесной царь». Я даже зажмурился, когда эта ярко раскрашенная «обезьяна» запела своим хриплым голосом. Потом все собравшиеся, обнявшись и плавно раскачиваясь, начали петь немецкие народные песни.

Настроение у меня было скверное. Мне было не до веселья. Я бродил среди гостей и разыскивал Герту. Работы у нее хватало: гости конгресса собирались разъезжаться по домам, и для них нужно было заказывать билеты. Когда Герта наконец немного освободилась, я предложил ей сбежать куда-нибудь, где бы можно было посидеть и спокойно поужинать.

Герта знала один хороший ресторан на Курфюрстендам. Доехав до Бранденбургских ворот, мы свернули в Западную зону. Ресторан оказался великолепным, наш столик стоял на балконе. Мы не столько ели, сколько пили и разговаривали, стараясь словами заглушить душевные раны. Мне хотелось чем-то утешить Герту, а заодно и самого себя, но я не знал — как.

Чуть позже в этом же ресторане мы увидели знакомых поляков. Здесь оказалась вся их делегация. Они с аппетитом уплетали какие-то блюда. И это после правительственного приема!

Я решил подшутить над ними. Взяв ресторанное меню, я на обратной стороне написал: мол, немецкие товарищи весьма удивлены тем, что, в то время как у товарища Вильгельма Пика продолжается торжественный прием, они, представители социалистической страны, сидят в ресторане в самом центре змеиного гнезда капитализма, в Западном Берлине, и с жадностью поглощают империалистические кушания. Эту записку я передал полякам с официантом.

Я видел, как поляки передавали мою записку из рук в руки, затем начали о чем-то перешептываться и, отодвинув от себя тарелки, застыли за столом. Я сообразил, что они не поняли шутки, приняв мою записку всерьез. Мне стало от души жаль их, и мы с Гертой быстро спустились к ним и признались в своем розыгрыше. Поляки, с облегчением вздохнув, от души посмеялись.

Мы заказали что-то выпить и великолепно провели остаток вечера вместе.

Из ресторана мы пешком дошли до «Адлона». Расстояние было порядочное. По дороге все шутили. Поляки ухаживали за Гертой. Толстяк Кенджирский, мешая немецкие и французские слова, рассказывал мне о своих парижских впечатлениях, о поездке в Афины, о поразившем его Акрополе. Затем он заговорил о Будапеште, где бывал и до войны, и после нее, говорил, что венгры и поляки — братья, и даже пожал мне руку. Мне хотелось побольше побыть с Гертой. Я перешел на другой фланг нашей небольшой компании. Кенджирский последовал за мной. Когда мы подошли к отелю, он тихо спросил меня:

— В каком номере вы живете? Я бы хотел зайти поговорить с вами.

Поскольку на ночь у меня были совсем другие планы, а оскорблять его отказом мне не хотелось, то я назвал ему номер супругов Мерени.

Кенджирский обещал быстро отделаться от своих коллег и зайти побеседовать.

Что именно произошло, в ту ночь в номере Мерени, я не знаю, да и никогда, видно, не узнаю, но что-то произошло, так как на другой день ни сам профессор, ни его супруга в упор меня не замечали и смотрели куда-то мимо, обходя меня стороной. А я старался не попадаться на глаза Кенджирскому. Случайно я столкнулся с ним только в день отъезда, когда мы выносили чемоданы в холл. Увидев меня, он погрозил мне указательным пальцем. После этого мы с ним встречались несколько раз в различных местах и каждый раз при встрече он шутливо грозил мне пальцем.

С Гертой я договорился, что она не придет провожать меня на вокзал: во-первых, у нее и без меня миллион дел, а во-вторых, мы оба не хотели прощаться при всех. Договорились, что за полчаса до отъезда она забежит ко мне в номер. Однако наше прощание не удалось. Герта опоздала, прибежала взволнованная и в слезах. Оказалось, ее вызывал к себе начальник отдела и как следует отчитал. К нему поступила жалоба, что она недостойно вела себя с гостями конгресса, что ее видели даже в Западном Берлине, где она веселилась в одном из ресторанов. Все это Герта рассказала мне в те немногие, оставшиеся нам минуты.

А тут еще как назло сломался ключ в замке, и мы никак не могли выйти из номера. Мне давно было пора быть в вестибюле. Супруги Мерени, наверное, рвали и метали. С меня пот лил градом, но отпереть замок я так и не смог.

Тогда я начал барабанить кулаком в дверь в надежде, что кто-нибудь услышит и поможет нам открыть. История получилась, прямо скажем, пренеприятная. Больше всего переживал я за Герту.

Спустя некоторое время на мой стук пришла горничная. Она быстро вызвала слесаря, и он освободил нас, открыв дверь.

Схватив свои вещички, я сломя голову помчался вниз, а Герте пришлось незаметно скрыться в конце коридора.

На Восточном вокзале, как нарочно, нас провожала Шатци. Я потихоньку попросил ее не делать из-за меня неприятностей Герте, так как виноват во всем я один. Она уверяла, что понимает меня и что ни о чем не надо беспокоиться.