Будда

Похоже, в те времена в долине Ганга безраздельно властвовал губительный эгоцентризм. Кошала вот уже многие годы пыталась сдерживать напор армии соседней Магадхи, правитель которой вознамерился распространить свое господство на всю долину Ганга. Сам же Прасенаджит, царь Кошалы, чувствовал себя как никогда одиноким и неприкаянным. Не так давно он похоронил любимую жену и с тех пор впал в уныние. Вот какова участь всех тех, кто глубоко привязан к другим смертным. Бедный вдовец не находил себе места, везде ему было бесприютно и безрадостно. Словно бродячий монах, который «ушел прочь» от мира, царь Прасенаджит оставил дворец и в сопровождении войска бесцельно колесил по дорогам, переезжая с места на место. Эти странствия и завели его в страну Шакьев. Узнав, что где-то неподалеку остановился Будда, царь Прасенаджит немедленно захотел с ним встретиться. Будда, думалось царю, подобен огромному дереву — такой же спокойный, бесстрастный, он выше мелочных дрязг мирской жизни, и рядом с ним можно найти утешение от жизненных бурь. Царь сейчас же отправился в Медалумпу. Дорога была плохая, а когда стала совсем уж непроезжей, царь сошел с колесницы, оставил царские регалии — меч и царский тюрбан — на попечение своего генерала Дигхи Караяны и проделал остальной путь до хижины Будды пешком. Когда Будда открыл дверь, царь Прасенаджит склонился перед ним и облобызал ему ноги. «Зачем ты воздаешь такие почести этому бедному больному телу?» — спросил Будда. «Потому что в твоей ашраме я отдыхаю душой, — ответствовал царь, — потому что мир и покой сангхи так разительно отличаются от жестокости, эгоизма и алчности, процветающих при дворе. Но главное, — продолжал царь, — что тебе, Благословенный, — 80 лет, и мне тоже 80»[2]. Поэтому, считал царь Прасенаджит, он и Будда должны испытывать друг к другу чувство глубокой приязни в этом мрачном мире.

Покинув хижину Будды и вернувшись туда, где он оставил Дигху Караяну, царь обнаружил, что генерал скрылся, прихватив с собой символы царской власти. Тогда Прасенаджит поспешил к месту, где стояло сопровождавшее его войско, но и там было пусто. Войско снялось с места, лишь одна служанка из свиты замешкалась и отстала от основного обоза, ей оставили лишь коня да меч для защиты. Она-то и сказала царю, что коварный Дигха Караяна направился в Шравасти, чтобы поднять мятеж и посадить на трон сына Прасенаджита, принца Видудабху. Она умоляла царя не возвращаться в свою столицу, если ему дорога жизнь. И тогда он решил направиться в Магадху, правитель которой приходился ему родней со стороны жены. Путешествие было долгим и трудным, царю Прасенаджиту приходилось довольствоваться куда более грубой и простой пищей, чем он привык, и не всегда свежей водой. Когда он достиг наконец Раджагахи, ворота города уже закрылись на ночь, и царю пришлось искать пристанища на убогом постоялом дворе за городской чертой. Он так и не пережил ту ночь — его схватил жестокий приступ дизентерии, и еще до рассвета бедный Прасенаджит умер. Сопровождавшая его служанка сбилась с ног, пытаясь облегчить страдания несчастного старика. Наутро она бросилась в город, захлебываясь слезами и крича: «Мой господин, царь Кошалы, владыка двух государств, умер на чужбине, как последний нищий, и его бедное тело лежит сейчас на жалком постоялом дворе за городскими воротами!»[3].

Будда всегда считал старость символом духкха, которой не избежать ни одному смертному. Да и сам он, как верно заметил царь Прасенаджит, стал очень стар. Ананда, тоже уже далеко не юноша, в один прекрасный момент с горечью заметил, какие печальные перемены произошли с его Учителем. Кожа покрылась морщинами и обвисла, члены обессилели, спина ссутулилась, весь он согнулся, и органы чувств часто отказывали ему. «Все так, все так, Ананда», — смиренно соглашался Будда[4].

Старость действительно безжалостна. Однако история последних лет жизни Просветленного демонстрирует не столько плачевные утраты, которые несет с собой старость, сколько то, как уязвим и беззащитен человек в преклонном возрасте. Ослепленная честолюбием молодежь открыто восстает против старших, сыновья поднимают руку на собственных отцов. В канонических текстах рассказ о последних годах жизни Будды изобилует описаниями жестокости нравов общества, которое утратило все священное. Откровенный эгоцентризм правит бал; сострадание и сердечная доброта уже не могут притушить яростные огни зависти, ненависти, жажды наживы и тщеславия. Те, кто пытался встать на пути воинствующей алчности, безжалостно сметались с пути. Благопристойность и уважение бесследно исчезли из жизни общества. Специально акцентируя внимание на общественных пороках, которым Будда пытался противостоять без малого 50 лет, палийские тексты заставляют нас взглянуть в лицо жестокости и насилию, преодолеть которые была призвана его Дхарма, проповедующая бескорыстное сочувствие, сострадание и добросердечие.