Будда, боги, люди и демоны

Утренняя часть действа началась при восходящем солнце — это был обряд гара–якума. Представление теперь происходило на площадке у южной стороны фундамента нового дома; на самом фундаменте расположилась группа зрителей. Их стало гораздо меньше, в основном это были дети (возможно, момент не случайный). Здесь и мне поставили стул — какой–то момент снизу ко мне были обращены любопытные, улыбающиеся детские мордашки. Прямо перед нами стояла конструкция, похожая на фрагмент приставной лестницы с тремя перекладинами, просветы ее были сплошь закрыты пальмовыми листьями, нижние из которых были воткнуты черенками в землю. Под третьей (верхней) поперечной перекладиной слева и справа было положено по одному ореху. Боковые перекладины (одна из бамбука, другая из ствола какого–то дерева), оплетенные зеленью, со свисающей бахромой из полосок листа кокосовой пальмы поднимались высоко вверх и там соединялись.

Барабанщик и два шамана (старика уже не было) стояли в ряд слева от конструкции и глядели на нее. Главная роль опять была отведена младшему из жрецов. Одеяние его изменилось: поверх длинной белой юбки на нем теперь была еще коротенькая красная юбочка с белыми поперечными полосками черной каймой внизу. Она была двухслойной — один слой несколько длиннее другого — и в сборку. На талии она закреплялась широким красным поясом. На шамане была также белая, без сомнения, женская (с вытачками на груди) кофточка. Женский наряд дополнялся подобием женской прически: голова шамана до бровей была повязана синим платком, сзади спускались до колен распущенные «волосы» — имитация волос была сделана из тонких полосок молодого пальмового листа. Из таких же полосок было сплетено нарядное головное украшение, напоминающее высокий узорчатый гребень, воткнутый в «прическу» на затылке. Снова проявились элементы женственной природы в персонаже (я уже угадывала, что это будет Гара–яка), который и по имени, и в представлениях людей является существом мужского рода — так проявился характер травести, ранее не отмечавшийся для сингальского демонического культа, но в целом типичный для шаманизма у других народов.

Пока собирались зрители, шаман еще возился со своим нарядом: что–то поправлял в нем, переговариваясь с «коллегами». Вскоре он начал танец с резкими движениями, вращениями: танец–призыв, средство приманить демона и подготовить себя для его «восприятия». В руках у шамана был небольшой черный сосуд для воды — калагедия — предмет также специфически женский (за водой у сингалов ходят женщины, и существует особый женский, даже скорее девичий танец с такими кувшинами — калагеди–селлам). Эта часть действа была недолгой. Затем шаман скрылся за зеленой конструкцией. Громче зазвучал барабан, горячее полились призывы–заклинания, приглашающие демона.

Наконец призываемое существо появилось. Это был тот же самый шаман в той же одежде, только теперь он явился в деревянной маске: зеленое лицо, красные вывороченные губы, оскаленные зубы, крючковатый нос, вытаращенные глаза, надо лбом возвышаются змеиные головы, сквозь огромные цветочные розетки–уши продеты и свисают полоски пальмового листа. Вел себя этот герой очень «по–женски»: робел, стеснялся, застенчиво выглядывал из–за загородки. С ним (а точнее с ней, иначе было и не сказать) разговаривал барабанщик и постепенно выманил «ее» из–за укрытия. Сначала «она» танцевала (так же, как делал это шаман еще без маски), потом попыталась влезть сзади на конструкцию. Это у «нее» не сразу получилось, и барабанщик «ее» наставлял и помогал «ей». Когда «она» наконец уселась на верхней перекладине (сначала очень неловко, едва не сломав ее), спустила ноги и взялась руками за вертикальные стойки, стало понятно, что «она» сидит на «качелях». Качели же (тоже чисто женский символ) связаны у сингалов с новогодними женскими играми, в которых явно прослеживается эротический смысл, символика культа плодородия.

Рядом с «качелями» поставили стул со съестными подношениями для Гара–яки. А между тем продолжались «любезности» и «капризы»: «ей» подали, например, браслет из скорлупы кокосового ореха, а «она» изображала неискушенность, неопытность, использовала его сначала как зеркало и только потом как браслет. Дали не до конца очищенный банан (прозрачный фаллический намек): «она» его теребила, затем сломала. Дали другой — «она» сделала вил что хочет употребить его как бритву, после чего бросила в молодого шамана, который в ответ разразился хохотом. В диалоге чрезвычайно театрального свойства над «ней» подшучивали, «она» в ответ кокетничала, показывала, как говорят сингалы, 64 приема кокетства. Наконец, кажется, свыклась в этом мире со своей женской ролью.