Будни

Ермоша понимающе улыбается.

— Нет, ничего, я тут сорок лет прожил. Вот только разве зимой одному будет постыло.

Аверьян спешит домой. Он хочет пройти до деревни берегом, осмотреть: огорожены ли стоги? Василий Родионович на прощанье крепко жмет ему руку:

— Ну, как ты теперь, успокоился?

— Да.

— А самый трудный вопрос все-таки приберег для другого раза?

Аверьян ничего не отвечает.

Вопрос о поведении Ильи сейчас кажется совсем мелким, но, главное, не хочется говорить еще и потому, что это будет похоже на кляузу.

Глава одиннадцатая

Аверьяна хорошо видно со всех склонов поля. Женщины-сноповязальщицы останавливаются, прикладывают руки к глазам и смотрят на него. Любопытный народ! Как будто целый год не видели. Осмотрев пожни, он спускается в овраг и идет по высохшему руслу ручья к большой дороге. Пускай думают: куда потерялся? Здесь, под ольхами, тихо, прохладно. Он идет не спеша.

Впереди шуршит галька. Аверьян останавливается и за кустом видит синюю кофту Настасьи. Он сразу соображает, что встреча эта не случайна, что Настасья вместе с другими видела, как он шел по берегу, и нарочно пришла сюда.

Аверьян с полминуты стоит и смотрит на нее. Потом, стараясь сдержать волнение, шутит:

— Хороших людей везде встречают.

— Как же, ведь все-таки начальство.

Она подходит к нему. Сильная, загорелая, босиком. Белый платок лежит на плече.

— Ты зачем пришла?

— Давно тебя не видела.

— Все такой же…

Она смотрит на него тревожно и пристально, как бы изучая. Аверьян не понимает, в чем дело.

Потом лицо ее светлеет. Она доверчиво придвигается к нему и шепчет:

— Надо идти, а то скажут: опять сошлись.

Оба тихонько смеются.

— Что же теперь-то? — говорит Аверьян. — Теперь-то, наверное, ничего.

Молчат. Слышно, как работает жнейка.

Настасья перекатывает босой ногой гальку.

— Стою и думаю, — говорит она, — сказывать самой или от других узнаешь?

День перед ним темнеет. Он садится на выступ берега.

Не глядя на него, Настасья продолжает:

— Кто-то пронес, что на воскресенье вечером нас с тобой застали в овине.

Щеки ее пылают.

Теперь и Аверьян не смотрит на нее. Он бормочет:

— Черт знает что такое!

Настасья берет кончик платка и подносит его к лицу. Вдруг она резко выпрямляется, смотрит ему в глаза и твердо произносит:

— Никому не выговаривай. Надо виду не показать, тогда отступят!

Она уже повеселела. Улыбается. Надо было придумать это!

Быстро поднимаясь из оврага, она оглядывается на Аверьяна и шутливо поет:

Милый мой, не сознавайся,
Я так не сознаюся.
Укорят, так ты посмейся,
Я так заругаюся…

И, махнув ему рукой, скрывается за кустами.

Ее давно уже не слышно, а Аверьян все стоит, стараясь разобраться во всем, что сейчас слышал и видел.

Дома Аверьян делает вид, что ничего не знает, но вскоре ему становится стыдно жены. Он с горечью говорит:

— Никак не дают жить. Убежал бы черт знает куда от этих сплетен!

Марина молчит. Теперь ее не разубедишь ничем. У нее совсем неживое лицо, глаза страдальчески смотрят в одну точку. Как она похудела за эти несколько дней! Но она не жалуется, не плачет и, когда приходит Павла Евшина с намеками о худой жизни, — деревянно отвечает ей:

— Ну, кому как живется.

И больше ни звука.

Сплетня пущена так ловко, что всюду он слышит одно и то же.

Вечером в маслодельном заводе Павла — та прямо говорит:

— Вот, бабы, недолго Марина покрасовалась. Вот кто поплакал, помучился! Как их снова-то черт столкнул. Да какой домовой и высмотрел-то! Ну и народ…

Павла оглядывается кругом. Аверьяна в толпе не замечает.

— Вот тебе и партийный… — добавляет она.

Наклонившись, Аверьян пробирается на улицу. Земля перед ним плывет. Он долго шатается по полю, потом задворками выходит на проселок и направляется в Костину горку.

Солнце на закате. Бабы, пришедшие с работы, с любопытством рассматривают его. Около сельсовета пусто. Аверьян подходит к окошку.

Онисим сидит на полу и сматывает новые сети. Он так занят, что Аверьяна не замечает. Аверьян осторожно дергает к себе раму. Рама отходит.

— Плохо закрываешься, — говорит он, наваливаясь на подоконник.

Старик поднимает голову.

— О-о! Пришел, Бова-королевич. А я уж думал, так в городе и останешься.

Онисим продолжает сматывать сети, изредка посматривает на него и улыбается.

— Дома-то все ладно?

— Плохо, старик. Ты ничего не слышал?

Онисим, кряхтя, разгибается и подходит к окну.

— Вот беда. Ругаешься?

Аверьян рассказывает ему о сплетне.

Онисим чешет затылок.

— Нехорошо, — говорит он строго. — Никуда не годно. Придется тебе поговорить с самим.

Онисим приклоняется к Аверьяну и, щекоча его бородой, спрашивает:

— А может быть, ты о ней думаешь?.. Народ замечает. А?

— Нет, нет! — кричит Аверьян и сминает ногой растущую у стены крапиву.

— Мекаю я на одного человека, — ворчит старик. — От этого всего жди!

— Я ни на кого не думаю, — угрюмо отвечает Аверьян и переводит разговор.

— На хуторе был.

— О! Что Ермоша?

— Сидит с девчонкой.

— Не подвел бы он. Завтра хотим на Аньгу. Давай-ка с нами? Лодку найдем, законопачу старую.

— Давайте! — радостно соглашается Аверьян.