Будни

Последних слов Анюта не расслышала — почувствовала только, что было в них что-то очень обидное и для нее, и для Федьки…

Федор Дмитриевич, оставив Анюту одну, забеспокоился. Он уже сам был не рад, что оставил жену бок о бок с врагом — представляя себе, как входит Семен в зимовку, как заговаривает с Анютой, быть может, смущает ее, подговаривает… И наконец он не вытерпел — заторопился к Анюте.

Из зимовки доносился грохот жернова. Гиря, веселый, довольный, насвистывая, возился с кадушкой. У Федьки екнуло сердце, и он молча прошел мимо него.

После того как Семен оставил Анюту, первой мыслью ее было — броситься на улицу, созвать народ, каждому рассказать о насилии. Но сразу же поняла она, что ничего этого не посмеет сделать, и, повалившись на лавку, зарыдала. Случилось самое страшное, что могло только случиться с ней в жизни — и казалось, что никакой жизни у ней уже не может быть. И еще страшней было чувствовать где-то в глубине души, что она почти покорена этим диким, уверенным в себе нахальством — ведь этак, среди бела дня, пожалуй, никто не осмелился бы сделать. «Он, дьявол хитрый, горячий», — думала Анюта и опять выла, стискивая зубы и захлебываясь.

Федька застал ее за работой. На глаза у нее был опущен платок, и она даже не взглянула на мужа.

— Ты что эдак? — встревоженно спросил Федька.

— Так, что-то вздумалось…

Голос у Анюты был глухой, немного охрипший.

— Ревела?

Анюта молчала.

— Может, Семен говорил что?

— Нет, просто так.

Домой шли молча. Молчал Федька и дома, а ночью опять долго не мог уснуть — думы, одна тяжелей другой, наваливались на него…

8

Федька сидел за столом, наблюдал исподлобья за хлопочущей у печки женой. Баба двигалась быстро, как молодая девка, и во всех движениях ее виделось Федьке что-то новое — она точно бахвалилась своим проворством, расторопностью… «Да, дело неладно, совсем неладно», — тоскливо думал Федька. Он старался оборвать эти мысли, перебросить их на другое, но и о другом — о неотложных общественных делах — думать было невесело. До сих пор еще не закончили поверстку покосов. Дело оттягивалось тем, что половина деревни ходила на заработки, и многие вернулись только вчера перед самым праздником.

С покосами было много греха. Подрались на пожне Труба с Конем — отлупили друг друга палками и кричали так, что было слышно на весь сельсовет. Случайно во время потасовки Никола прорвал Хавкуну белые штаны, и тот кричал не столько из-за покоса, сколько из-за испорченных штанов. Он наклонялся, соединяя пальцами лоскутья, но они рассыпались, и синеватое острое колено проглядывало в дыру смешно и неловко… Миша Носарь за лишние полкопны сплясал вприсядку и три раза обежал большую пожню. А когда, чуть не падая от усталости, он вымолвил: «Ну вот нате, заработал!» — Никола Конь хлопнул его по плечу и, подмигивая мужикам, сказал:

— Пока ты, Мишка, бегал, пожню-то Игнат взял…

Носарь взвыл. Он топтался на месте, ругался, грозил, что пойдет жаловаться…

— А кто кроме тебя согласился бы такую штуку проделать?.. Иди, жалуйся в исполком, там только посмеются.

Заработанное ему, впрочем, дали… Затем много кричал Семен Гиря — особенно когда пришел на доставшуюся ему от Федьки пожню и увидел, что она вся в воде.

Конь разбежался и весело скользнул, прокатился по льду.

— Ну, Семен, — крикнул он ядовито. — Покупай коньки! Вот, ей-богу, утеха-то!

Семен злобно матерился…

Куленок с горькой усмешкой брал свою часть.

— Ну, Илька, тут помочь не позовешь, один управишься, — говорил ему Никола.

Вспоминая сейчас об этом, Федька видел, что все дальше и дальше заходит вражда между мужиками. Он знал, что это неизбежно, но думать об этом было все же тяжело и тревожно.

С двенадцати пошли пьяные, под гармошку орали песни. Федька смотрел на них и вздрагивал. «Зачем это? К чему? Да разве есть время целых три дня заниматься гуляньем?»

Мимо окон прошла стайка девушек.

Полно, миленький, сердиться,
Губки бантиком держать.
Я желаю помириться
И тебя поцеловать.

И не успела растаять девичья песня, как грубый мужской голос проревел:

Револьверы отобрали,
Мы наганы заведем.
После этого отбору
Председателя убьем.

Партия молодых мужиков с Гирей во главе шла по дороге. Семен свернул к бревнам, сложенным напротив Жиженковой избы, и крикнул:

— Сюда, ребята!

Федька инстинктивно отодвинулся от окна.

— Под драку! — крикнул Гиря, пошатываясь.

Кто-то изо всех сил рванул гармошку, и началась бешеная пляска. Семен на пару с другим мужиком, почему-то сразу перестав шататься, носился по дороге, вертясь вьюном, присвистывал и ревел похабные частушки… Больно и страшно было глядеть на эти дикие бесшабашные лица, на эту отчаянную пляску. Кто-то окрестил компанию  т р е с т о м. «Трест идет!» — говорили в праздники мужики и старались уходить подальше от греха.

Весь день Федька не выходил из дому, рано лег спать. Ему снились тревожные непонятные сны, он стонал, пугая Анюту… А под утро его разбудил какой-то неожиданный грохот и треск.