Будни

Я не сразу догадался, кто это там цокает в густых сосновых ветвях. Я подумал — какая-то птица. Однако ее голос был совсем незнаком мне, хотя уши мои уже привыкли различать всю пестроту звуков птичьего населения окрестных угодий. Правда, я не дошел еще до той вожделенной тонкости, чтобы по звуку определять название птицы, но откликаться душой на знакомое разноцветье их голосов уже умею.

Три сосны и две ели стоят в самом мусорном углу моего садового участка. Здесь всегда пасмурно, солнечные лучи вязнут в густой хвое. Затесался сюда еще старый телеграфный столб, когда-то проходила по нему линия связи, но ее давно упразднили, провода оборвали, и столб этот служит концертным инструментом для дятлов — весной они выстукивают на нем свои мелодии, открывая музыкальный сезон. Иногда на вершину столба прилетает большая, пожилая, неопрятная ворона; грузно, по-хамски усевшись, она тотчас обильно гадит и, задремывая, во сне время от времени по-старушечьи валится на сторону, но тут же подправляет себя крылом.

В этот угол я редко захожу, здесь место непуганое, свален у забора всякий хлам, а за забором стоит неряшливый, сорный лес. Изредка только я пилю здесь ножовкой на козлах обломанные прошлогодние сучья.

Вот так пилил в то утро и услышал вдруг странный незнакомый звук, идущий сверху, не то с ели, не то с сосны. Кто-то цокал там или чокал — «ц» было похоже на «ч». Звук был забавный, веселый, словно кто-то радовался, что у него так получается, и поэтому наддавал еще и еще.

Поглядев туда с минуту, я увидел шевеление лапника не на самой высоте сосны, а метрах в семи над моей головой; и тотчас из хвойной гущины, пританцовывая на ходу, выбежала на оголенный конец ветки белочка. Она была совсем юная, меньше своего пушистого упругого хвоста, поставленного трубой к ее маленькому телу; словно крохотный детский паровозик бежал в обратную от трубы сторону и подавал на ходу сигналы — цокал, — чтобы ни на кого не наехать.

Вообще-то, белки забегали на мой участок и разбойничали в скворечнях, где бы я их ни прилаживал — даже на тонких окоренных жердях. Но делали они это втихаря, и были они всегда взрослые белки, отцы или матери семейства.

А тут прямо над моей головой, бесстрашно и небрежно поглядывая на меня, будто ничего удивительного во мне нет, спускался все ниже бельчонок. Дела никакого у него не было, и цоканье его звучало вроде бы детской песенкой или стишком, который он зубрил, чтобы не забыть. Он позволял мне сколько угодно любоваться им, и даже, мне казалось, кокетничал со мной — быть может, это была девчонка.

Назавтра я снова пришел сюда в угол, уже без ножовки, не пилить сучья, а на свиданье с этим малышом. Прихватил я с собой кедровые орешки, хотелось мне побаловать его блюдом повкуснее, но он не появился ни в тот день, ни на следующий: оставленные на пнях кедровые орешки так и лежали нетронутыми.

Не признаваясь себе, что все-таки жду его, я провозился здесь еще с полчаса, найдя занятие — принялся рвать с корнем густую крапиву.

В зарослях ее валялся на земле отгрызенный хвост бельчонка.

Соседского кота я давно терпеть не мог, а теперь — возненавидел убийцу.

Прошло недели две, погода все это время пылала сухим зноем, зелень обморочно никла, листья сирени загибались трубочкой, черемуха все сильнее червивела, с кустов смородины опадали мертвые ягоды-недоноски, мелкая, порошковая пыль подолгу зависала в воздухе.

Пытаясь спасти изнывающую от жажды яблоню, я поливал приствольный круг из тонкого резинового шланга, — занятие это было почти бесцельное: водонапорная башня не поспевала в эту жару наполняться, хотя два насоса качали воду из глубоких скважин круглые сутки.

Беспомощная струйка сочилась из моего тонкого шланга на копаную землю под яблоней, я подолгу держал его над одним и тем же местом, дожидаясь, пока не наберется лужица: вода сперва уходила бесследно в оголодавшую сухую почву, затем на ней начинало расплываться мокрое пятно, медленно превращаясь в маленькую лужу, — и я делал следующий шаг по приствольному кругу. Работой это не назовешь, занятие нуднейшее; озверевшие от безнаказанности комары переливали в себя мою кровь — видимо, она им очень подходила по группе; загрузив ею полное брюхо, улетала одна армада, мгновенно сменяемая другой, они пикировали и планировали на меня с душераздирающим жужжанием, а я ничего не мог поделать, мои руки были заняты этим бессмысленным шлангом.

И внезапно знакомое веселое цоканье донеслось до меня откуда-то снизу, из призаборных кустов спиреи, до них было всего метров пять невысокой травы.