Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– Что ты здесь делаешь? – спросил грубо, продолжая сжимать в ладони кусок ткани.

– Если мне не изменяет память, часть этой комнаты моя, потому имею право перемещаться по ней свободно, не соблюдая определённый регламент. Не так ли?

– Я не о том. Не надо корчить из себя недоумка. Как ты оказался у моей кровати?

Кэрмит продолжал говорить на повышенных тонах, но разозлила его вовсе не пощёчина. В ярость его привела мысль об осведомлённости Даниэля. Последнего это открытие откровенно веселило – он и прежде догадывался о возникновении у Кэри чувств определённого рода, направленных на нового ученика. Получил подтверждение, всего-то. Неужели Кэри наивно верил, что сохранил возникшие чувства в тайне? Вряд ли.

– Мне послышалось, что ты звал кое-кого.

– А если звал, то что?

– Желал удостовериться, не померещилось ли случаем.

– Убедился?

– Вполне. Как давно ты влип в это дерьмо?

– В какое именно?

– В любовь, мой не совсем братик. С каких пор тебя повело от Ильинского?

– Есть разница?

– Да никакой. Просто не хочется в очередной раз смотреть на тебя, уничтоженного морально, а он это способен устроить.

– Ты предвзято к нему относишься.

– С чего бы?

– Понятия не имею. Может, бесишься, что меня повело именно от Алекса, а не от тебя?

– По-моему, ты переоцениваешь значимость своей задницы. И всего остального.

– Да неужели?

– Разыгрывай представления перед кем угодно, но не надо пытаться развести на паршивые признания меня. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Знаю, что ты рисуешься только на людях, а в глубине души образ потаскухи, намертво к тебе припаянный, ненавидишь. Мне наплевать, кого ты зовёшь во сне, ещё меньше волнует, кому ты готов дать, предварительно выебав здравый смысл, а потом отшвырнув его в сторону, как использованный гондон. Но не кажется ли тебе, что ваш с Гердой обожаемый Алекс связан с той девчонкой? Как там её звали… Анна, кажется? По-моему, совпадений слишком много, и если он здесь действительно с её подачи, я не удивлюсь нисколько.

– Само собой, а ещё они сотрудничают с русской мафией. Более того, стоят во главе данной организации, – захохотал Кэрмит.

– С большей охотой ты поверишь, что он однажды увидел снимок в каталоге, потерял покой вкупе со сном и решил свести близкое знакомство? Исключительно по этой причине притащился в академию, а теперь суёт нос, куда не просят и старательно вытаскивает из окружающих информацию о тебе. Хотя, да, ты поверишь. Нахер логику, главное то, что он тебе нравится, и ты добровольно к нему придёшь! Учти, когда грянет очередной скандал, ты вспомнишь о моих словах, но будет поздно. Раз в жизни прислушайся ко мне и не совершай ошибок. Держи его на расстоянии.

– Не лезь в мою жизнь.

– Да иди ты к чёрту! – не выдержал Даниэль. – Делай, что хочешь, но только потом не жалуйся, увидев себя прекрасного в очередном горячем видео. Пожалуй, Эткинс прав. Ты действительно недостоин фамилии «Трэйтон». У них есть мозги, а у тебя их нет. Не было никогда!

Удалился Даниэль, громко хлопнув дверью и не дожидаясь ответных реплик. Впервые за долгое время, они ужинали, сидя в столовой за разными столиками, не глядя на неизменного – в прежнее время – соседа. Вилка то и дело ударялась о край блюда, аппетит портился, с потрясающим постоянством надирало показать неприличный жест и вновь уйти, предварительно плюнув Кэрмиту в тарелку.

Дружба пошла трещинами, но пока не развалилась окончательно.

Неделю они не разговаривали вообще. Ни единого слова, будто разом онемели.

Кэрмит первым решил возобновить общение, написав записку с извинениями, положив в конверт и бросив в шкафчик Даниэля. Сначала Даниэль, преисполненный праведного гнева, планировал разорвать послание, не читая, а потом высыпать обрывки на парту Кэрмита, но удержался от проявления истерических настроений. Вдохнул, выдохнул, досчитал до десяти, до ста. До тысячи. Успокоиться не получалось, и он отложил прочтение до лучших времён. Кэрмит подошёл к его столику во время ланча и застыл на месте, ничего не говоря. Считал, что всё важное и нужное осветил в письме.

Даниэль тяжело вздохнул, но убрал с сидения сумку, набитую школьными принадлежностями, бросил под ноги, на пол, уступая Кэри место.

– Садись, если хочешь, – произнёс обыденно.

Кэрмит сел.

Они заговорили, но тему Алекса больше не затрагивали. Обмен мнениями о данной личности стал для них табу. Молчание не служило уменьшению актуальности и не снижало красный уровень опасности до более приемлемого варианта. Стоило произнести его имя, и взрыв раздался бы с новой силой, разнося к такой-то матери не до конца возродившуюся дружбу – только успевай ошмётки со стен соскребать. Мост под ногами шатался – они уже не были тем дуэтом, не поддающимся процессу разливания водой.

На занятиях Кэрмит больше не садился рядом с Даниэлем.

Он швырял свои вещи на стол к Ильинскому и опускался на пустующий стул. Благо бы подружились и трещали, как сороки, обо всём на свете, упиваясь обществом друг друга. Но жизнь демонстрировала иной расклад. Оба продолжали хранить гробовое молчание, обмениваясь незначительными репликами по теме урока.