Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Грипп, он же быстрый катар, инфлюэнца, – чаще эпидемическое, крайне заразное инфекционное заболевание, вызываемое бактерией гриппа.

(Малый Брокгауз, 1915)

Тринадцатого июля 1918 года пришли сообщения о том, что на некоторых участках фронта отмечены тяжелые случаи дизентерии. Приказ: обеспечить размещение больных по медпунктам и полевым госпиталям. По возможности позаботиться о том, чтобы подразделения как можно быстрее были приведены к обычной штатной численности.

Дизентерия – эпидемическое дифтерийное воспаление слизистых оболочек толстой кишки. Симптомы: лихорадка, боли в животе, болезненные позывы к дефекации, диарея с жидким или кровавым стулом, испражнения с сильной болью; может переходить в хроническую форму, а также приводить к летальному исходу из-за истощения.

(Малый Брокгауз, 1915)

Около десяти вечера лейтенант Райзигер сидит рядом с лейтенантом Веллером, склонившись над картами и списками, так, что подбородок прижат к краю стола. Он едва может говорить, перед глазами красная пелена, во всем теле горит огонь. Он стонет от боли, выжимая из себя каждую цифру и каждую порцию данных.

В комнату входит доктор Винкель. Смотрит на Райзигера и касается его лба:

– У вас жар.

Райзигер отвечает:

– Фокус – с сегодняшнего полудня я сру одной кровью.

Винкель беспокоится:

– Герр Райзигер, вам место в лазарете. У вас дизентерия.

Веллер вклинивается:

– В квадрате восемнадцать, в подквадрате восемь дробь одиннадцать…

Райзигер, крича:

– Доктор, это просто безумие какое-то…

Веллер успокаивает:

– Скоро закончим, Райзигер…

Тот вскакивает и выбегает за дверь. Вскоре возвращается:

– Во мне ничего не осталось. Но в кишках ужасно давит.

Доктор щупает пульс:

– Герр Веллер, я официально доложу капитану, что герр Райзигер совершенно болен…

В комнату входит полковой ординарец:

– Доброе утро, господа. Пожалуйста, потрудитесь, чтобы все офицеры дивизиона явились в штаб в местной церкви сегодня в три часа ночи. С ними, конечно, командир дивизиона и все вы. Сейчас, – он смотрит на часы, – без четверти час. Самое время. Ехать туда максимум час, – он трет виски. – Господа, труба зовет. Наверное, пора уже. Доброго вам утра!

Веллер, кричит в дверь:

– Подать лошадей!

Райзигер – крепко спящему капитану:

– Капитан, сегодня ночью вызывают в дивизион!

Доктор снова вмешивается:

– Но вам, герр Райзигер, нельзя. Это же полное безумие. Вы же с лошади упадете.

Райзигер устало отмахивается:

– Убиться до смерти или усраться до смерти – какая, к черту, разница?

13

В три часа в ночь с 13 на 14 июля сельская церковь, в которой расположен штаб, набита артиллерийскими офицерами всех рангов. Офицер за офицером на всех галереях, во всех коридорах, в центральном нефе. Майоры и молоденькие лейтенанты.

Комната тускло освещена свечами. У алтаря большие черные канделябры с горящими пучками свечей. В алтаре темнеет трогательно написанный образ распятого Иисуса. Видно только его странное лицо, белое как мел. Две плохо прорисованные руки, с длинными пальцами, стигматами на ладонях.

На миг собравшиеся забывают, что они не в церкви, а на военном совещании: слышен лишь тихий шепот.

На колокольне часы бьют три.

Часовые из полевой жандармерии распахивают церковные врата. Гулкими шагами выходит низенький крючконосый офицер. Синяя папка под мышкой. Он не снимает фуражки, не обращает внимания на собравшихся, поднимаясь по ступеням алтаря.

Спиной встает к образу Христа.

Это советник по артиллерии всей группы армий.

Он открывает папку и начинает говорить. Резким голосом, холодным, деловым, точным. Говорит, что пора отучиться делать какие-либо прогнозы. Нужно максимально опираться на факты. Слегка повышает голос:

– Господа, не имеет значения, приведет ли то, что мы планируем, к окончательному решению или нет. Я надеюсь, вы все сделали то, что было в человеческих силах. Я желаю и с тем передаю вам также ясную волю Верховного командования армии, чтобы вы сделали больше. Пышные фразы оставим врагу. Мы с вами действуем. Мы побеждаем. Или мы погибнем. А теперь по делу. Господа, мы работаем, точнее вы работаете, впервые за всю эту войну, имея две неизвестные: никто не знает, в какой день и в какой час начнется наша операция. Ни при каких обстоятельствах это не должно приводить к расхлябанности. Наоборот, мы ожидаем, господа, что вы сохраняете готовность каждую секунду и что эта готовность, даже если она продлится несколько дней, не приведет к небрежности.