Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Операция называется «Анна». Время X. Больше беспокоиться не о чем. По паролю «Анна» все занимают свои позиции. Если за этим паролем следует приказ «X равняется одиннадцати часам» или сколько будет на тот момент – тогда все орудия начинают стрелять в рассчитанное время.

Это должно сработать. А всё остальное, господа, уладится само.

Мы здесь не для того, чтобы определять, подходящее ли сейчас время, силен или слаб противник. Мы здесь только для того, чтобы действовать.

И, господа, это важно, нужно действовать молча. Наша операция обещает успех. Но совершенно необходимо, чтобы противник ни при каких обстоятельствах не получил никакой информации об этом.

Майор закрывает картонную обложку и прикладывает пальцы к козырьку. Присутствующие кланяются. Майор твердым шагом идет к выходу.

Церковь пустеет.

14

Две неизвестные – дата и час операции «Анна» – становятся общим мучением.

До сих пор они работали, но теперь, когда всё с точностью до миллиметра и до секунды записано на бумаге и ничего не остается, кроме как ждать, нормальное мышление превращается в бессмысленное кружение карусели. Один ты или с другими, сидишь или смотришь перед собой, пытаешься завязать разговор, жуешь ужасно пересохший рассыпающийся хлеб или куришь – в голове бессмысленно кружит бессмысленная мелодия, то плачущая, то шипящая: «Анна… Х… Х… Анна…»

Всё это началось уже тогда, когда офицеры в утренних сумерках возвращались верхом по своим позициям. Капитан сказал, подозрительно глядя в утреннее небо:

– Ну, Веллер, как думаете, не полила бы нас «Анна» дождичком…

Лошади на рысях.

Спустя время Веллер говорит:

– X плюс четыре часа. Кто знает, может, к тому времени мы уже сядем на лошадей и направимся в Париж.

Лошади на рысях.

Райзигер, сгорбившись от боли, уперев подбородок в седло, говорит тихим голосом, больше самому себе или лошади:

– Проклятое Х! – и еще тише, себе под нос: – Хорошо придумано: зафиксировать каждый час своей жизни по часам, но непременно есть час Х, великое неизвестное – день, когда ты отдашь концы.

Рысью. Райзигер уже не может держаться в седле. Денщик скачет следом. Он видит, как лейтенант сползает по шее лошади влево. Ловит его, укладывает на землю. Лошадь останавливается.

– Герр доктор!

Но те уже далеко впереди, не слышат.

Что остается? Взваливает Райзигера обратно на лошадь и едет за ним.

Солнце светит. Обстановка в штабе дружеская. Писари и чертежники за длинным столом в нижней комнате.

Когда Райзигер входит, доктор Винкель уже здесь, он идет ему навстречу:

– Послушайте, герр Райзигер, это чистое безумие. Вы выглядите, как сыр. Если не желаете меня слушать, придется доложить капитану.

Райзигер садится за стол:

– Капитан уже спит. Кстати, герр доктор, у нас есть и другие заботы, кроме вашего санитарного превосходительства.

Входит Веллер.

– Герр Веллер, думаю, мы сейчас запишем окончательные приказы для офицеров, оставим только пропуски, где «дата» и «X» у этой «Анны».

Так и сделано.

В тот же день около пятнадцати сорока пяти ординарец полка довольно невежливо распахнул дверь. Капитан обернулся с недовольным лицом. Но ему не довелось выразить свое негодование. Ординарец, взволнованно улыбаясь, сказал:

– Приказ по полку: Анна, пятнадцатое июля, X равно два ноль-ноль.

Карандаш не слушается в руках. Веллер и Райзигер заносят в приказы: «Анна, пятнадцатое июля, X равно два ноль-ноль».

Едва стемнело, вестовые-офицеры поскакали к позициям своих батарей.

Чуть позже на позицию приехали верхом капитан Бретт, лейтенант Веллер, лейтенант Райзигер и унтер-медик Винкель. В штабе дано указание: немедленно упаковать все вещи и оставить повозку с багажом наготове в течение всей ночи. Вся поклажа в одну повозку.

У офицеров при себе ничего, кроме карт и противогазов.

15

Пятнадцатое июля 1918 года, час тридцать. Происходящее на фронте – какой-то чудовищный военный карнавал. Если даже пойти вслед за капитаном Бреттом и его штабом, присоединиться к ним, едва они спешились и отправили лошадей с денщиками в тыл, если вот теперь тяжело карабкаться с ними всю ночь на высоту впереди, на самый верх, на вершину высоты, в густые заросли ежевики, – даже тогда этого не поймешь, нет, не поймешь.

Наичудовищнейший карнавал войны. Всё кишит людьми. Справа и слева, впереди и позади – больше людей, чем можно сосчитать. Слышен гул, перешептывание тихих голосов, но достаточно громких, чтобы вновь и вновь ударять по ушам, подобно приливам и отливам волн.

Взгляните на этих людей. Это что, солдаты? Ни униформы, ни фуражек, ни касок. Конечно, у них высокие сапоги поверх серых полевых штанов. Но руки и шея голые, грудь обнажена. Это что, солдаты?

Один разгуливает, другой тихонько насвистывает, третий чего-то острит, а тот вон тоже шуточки отпускает.

Выглядит так, словно всё это дети: прыгают туда-сюда, в прятки играют, ловят друг друга, снуют туда-сюда среди декораций этой костюмированной вечеринки.

Надо признаться, декорации на вечеринке хорошие. Распорядитель карнавала изрядно потратился.

Как будто хотел показать, как много у него в карманах.