Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Класс начинает робко посмеиваться. Райзигера тоже трясет от смеха. Прыжки старшего учителя становятся всё комичнее, голос всё злее, лицо искажено до неузнаваемости.

Наконец Райзигер не может удержаться от смеха. Изо рта у него доносятся какие-то резкие звуки.

Виттиг услышал. Он быстро поворачивается на одном каблуке, вытаскивает копье из карты, замахивается им и шипит на Райзигера: «Смеешься, сынок? Ты смеешь смеяться, сынок? Я тебе эти названия в голову вобью. Я тебя заставлю эти названия так выучить, чтоб до конца жизни их не забыл! Так-то лучше!»

Райзигера бросает в пот. Хочется оттолкнуть соседа, так как Виттиг несется по классу прямо на него.

Убегает. Несколько шагов, и он доберется до дверной ручки. Но тут Виттиг что-то кричит. В классе становится темно, настолько темно, что ничего не видно. А Виттиг уже рядом, схватил за шею и прижимает к стулу.

Карта озарена белоснежным светом, на мерцающей плоскости появляются красные огни, красные пузыри, которые вдруг лопаются и выбрасывают острое желтоватое пламя. И каждый раз, когда оно вспыхивает, старший учитель прижимает пальцы к шее Райзигера и произносит название.

Пламя: «Суше!» Пламя: «Живанши!» Пламя: «Каренси!» Пламя: «Аблен!» Пламя: «Грене!» Пламя: «Лоос!»

Рука на шее Райзигера сжимается всё сильнее. Старший учитель прижал рот к самому его уху. «Будешь уже учиться?» – шипит он.

«Так точно, герр капитан!» – Райзигер отдергивается, ведь он знает, что перед начальством нужно стоять по стойке смирно. Он громко кричит еще раз: «Так точно, герр капитан!»

…Райзигер сидит на кровати. Сжатые пальцы дрожат в волосах. Оглядывает комнату: «Слава богу, я на войне! Старина Рабс вон там».

Он тихо шепчет его имя.

Рабс ворочается в соломе:

– Дружок, заткнись! Всю ночь уже бубнишь…

Райзигер с улыбкой ложится на бок.

8

– Вот, правда, давай поиграем в настоящих рантье, – говорит Рабс на следующее утро во время бритья, – по-настоящему развлечемся и, прежде всего, никуда не будем спешить. Никто нас не гонит. Осмотримся в деревне, а на обед нас звали ездовые к себе. На венгерский гуляш с мясными консервами. Дружище, Холле умеет готовить, он хозяин отеля тут или что-то в этом роде.

Прогулка. Милая деревенька, чистая, с ухоженными улицами, белыми домиками, цветочными ящиками под окнами. Конечно, неизбежная герань, что цветет даже сейчас, в сентябре.

Ближе к полудню в церкви – полковая музыка. Духовой оркестр пехотного полка построился полукругом, в середине капельмейстер – прямо настоящий концерт. Сначала играют что-то из опер, потом шлягеры. Военных куча. У всех руки в карманах, некоторые сидят на ступеньках церкви.

Если какая-то пьеса им особенно нравится, например увертюра к «Лоэнгрину» или вальс из «Милого Августина», они аплодируют.

Мимо проходят офицеры. Большей частью в штатских тужурках, иные в высоких лакированных сапогах.

На них почти не обращают внимания.

Райзигер и Рабс объединили усилия, проталкиваясь через толпу. Райзигер вспоминает из своей юности:

– Знаешь Потсдам?

Рабс качает головой:

– Знаю, но никогда не был.

Райзигер показывает на музыкантов:

– Так в Потсдаме было каждый день в мирное время. Мы были студентами. Можешь представить, как мы ждали, пока наконец около часа дня закончится последний урок в школе? Садишься на велосипед и мчишься что есть мочи. А знаешь, какая главная цель? – он радостно хлопнул Рабса по плечу. – Ну конечно, девчонки. Они приезжали из гимназии вместе с нами. А потом все встречались и шатались вместе.

Рабс огляделся. Спустя некоторое время он говорит:

– Слышь, Адольф, тут столько старух, но должны же и молодые быть. Видишь какую-нибудь?

Нет, Райзигер не видит. Старушки-матери расселись на крылечках. «Где есть мамаши, – подумал он, – там должны же быть и дети. Сыновья – это понятно, они, конечно, на фронте. Но дочери?»

Решили расспросить кучеров о проблеме за ужином.

У троих ездовых из их расчета была особенно хорошая квартира. Когда Райзигер и Рабс вошли, хозяева уже сидели за столом.

Приветствие. Улыбающиеся лица.

Райзигер очень голоден. Подождал, пока один из троих уже сходит за едой.

Пересчитал тарелки: семь. Да ладно!

Тут из соседней комнаты с приветливой смущенной улыбкой вышла женщина. Внесла белую супницу, отвесила гостям дружелюбный «бонжур» и поставила еду на стол.

Холле, предполагаемый владелец отеля, сунул нос в горшок, заметив при этом:

– Мадам, картошка, pomme de terre[12].

Старуха живо кивнула головой:

– Oui, oui, camérad, Cartoffln[13].

Она усмехнулась Райзигеру и сказала:

– Bon deutsch ich, n’est ce pas[14]?

Райзигер поклонился:

– Très bon, très bien[15], я не знаю точно, как это будет по-вашему, мадам.

Рабс засмеялся:

– Ребятки, вы тут проживаете прям как дерьмо в цветочном горшке. Нам бы на чердаке тоже такую мамашу. Она вам тут всё готовит?

Холле поджал губы:

– Погоди, лучшее еще впереди.

Тут он крикнул вслед старухе, которая быстренько ретировалась:

– Мадам, а пусть Мари придет. Моя невеста, n’est ce pas[16]?

Мадам с усмешкой обернулась в дверях:

– Non, non, monsieur, nix Braut, seulement mademoiselle Marie, compris[17]?

Вошла девушка.