«Кройццайтунг», апрель 1915 года:
А вечером, несмотря на запреты, в холодном лесу за городом, в заброшенном сарае, в конюшне, прижавшись телами друг к другу, лежали люди, жаждущие нежности. Немка и француз, немка и англичанин, немка и русский, немка и негр… Вмиг исчезала всякая война! Никакого Отечества! Никакого немецкого языка, английского, французского, русского или суахили! На несколько секунд останавливалась машина убийства. На несколько секунд: немка и мужчина, языка которого она не понимала, ничего, кроме женщины и мужчины.
Мотор гудит, мотор гудит, мотор гудит – пленка крутится, крутится, крутится…
Что еще было, Райзигер, в отпуске, а?..
Были люди в штатском, которые доверительно подходили, толпились на улицах, шли в комнаты, оглядывали кровати, звонко смеялись, поднимали пальцы, озорно грозили кулаками, шуршали газетами, салютовали пивными кружками. Учительница математики:
– Ну что, Райзигер, как оно там движется? Мне кажется, разленился ты на фронте, а? Уже неделю никаких побед, а?
Директор почты, отставной офицер 1870–1871 годов:
– Да ну, герр Райзигер, тогда у нас под Гравелоттом, конечно, было похуже, чем теперь, когда все попрятались в окопы.
Пастор, с пеной у рта:
– Что ж, дорогой Адольф, сердце отдайте Богу, а кулаки – врагу!
Многие:
– Расскажите что-нибудь про войну…
Как это было, Адольф Райзигер? Расскажите что-нибудь про войну. Сперва, после долгих мучений: «Как-то раз враг ударил гранатами…» Но рассказ тут же оборван: да что вы знаете о врагах! Что вы знаете об обстрелах? А еще «гранаты»… что вы знаете о гранатах? Он запинался, молчал: нет никакого смысла.
Отец спрашивает:
– Ну, мальчик мой, сходим сегодня, выпьем игристого «Пюллекена»?»
Сын, унтер-офицер Адольф Райзигер, отвечает:
– О да, с удовольствием! – и думает: «Смогли ли сегодня на батарею привезти воды?»
Мать спрашивает:
– Будешь курицу? Дядя Герман прислал нам одну к твоему приезду.
Сын отвечает:
– Курица, отлично!
Думает: «Почти обед. Разрешено ли там сегодня к сушеным овощам открыть банку говядины?»
Отец:
– А когда будет мир, сможешь вдоволь учиться себе в Мюнхене.
Райзигер думает: «Вернусь ли я домой с фронта живым, ведь весной мы готовимся к маневренной войне?»
Мать:
– О мой мальчик, кто бы мог подумать! Но ты так хотел на фронт. Мы, женщины, наверное, ничего в этом не понимаем.
Райзигер, про себя: «Опять она плачет. Оказаться бы обратно на фронте. Если б вы, женщины, запретили своим мужьям и сыновьям, запретили с горячностью и гневом прикасаться хоть к одной винтовке… Но что женщины знают о войне!»
А пленка всё крутится, крутится, крутится. И крупным планом – купе третьего класса. Отлично, сначала в компании гражданских, потом, спустя двенадцать часов, кругом одни военные, товарищи, все молчат.
Переезжают через Рейн. Комок в горле: вот она, граница. Там Германия, а там мы. Оттуда – сюда: слова, слова, слова. Только взаимопонимания больше нет, нет. Вы, в Германии, позади нас, ничего в нас не понимаете. Вы и не можете ничего в нас понять!
Пленка крутится всё медленнее, медленнее. Мотор глохнет, гремит, отплевывается, встает.
Райзигер сидит в бункере этой грязной ночью под плотным грязным небом.
Враг безмолвствует. Несколько винтовочных пуль ударяют в бруствер. В какой-то момент чей-то голос ужасно кричит. Райзигер спит, прижав трубку аппарата к уху, и слышит словно сквозь туман: «На Западном фронте без происшествий».
Дневник Райзигера, 2 апреля 1916 г.