Будни милиции

Я представился, извинился за беспокойство, попросил уделить мне несколько минут. Углубленная в свои мысли, Николаева поначалу не придала значения моей профессии и никак не отреагировала на мою просьбу. Но вдруг спохватилась, удивилась, даже испугалась. Большинство людей боятся прихода милиции, связывают с ним какие-то неприятности, непредвиденные осложнения. В общем-то, в этом нет ничего удивительного. Там, где все в порядке, где между людьми дружелюбные, товарищеские отношения, где уважают и соблюдают законы, милиции делать нечего. Налаживание такого порядка, устранение всего того, что мешает нормальной жизни людей, — задача сотрудников органов внутренних дел. Милиция должна внушать страх тем, у кого нечистые руки и неспокойная совесть. Для подавляющего большинства граждан нет более надежного, верного друга и защитника, чем работник советской милиции.

По реакции жены Николаева, по ее первым фразам я понял, что сотрудники больницы Семашко выполнили просьбу Одинцова и не сообщили родным Василия Семеновича о ножевом ранении. Эту более чем неприятную миссию нужно было выполнить мне. Хотя со смерти Николаева прошли всего сутки, его родные уже как-то пережили трагедию. Сейчас, после моего сообщения, им предстояло пережить ее вторично.

Есть немало психологических нюансов в реакции людей на смерть близкого человека. Когда больной долго болеет, к его кончине они как-то готовы морально; внезапная же смерть от сердечного приступа, при уличной катастрофе, от несчастного случая всегда производит на родных особенно тягостное впечатление. И конечно, страшнее всего в этом смысле насильственная смерть по чьей-то чужой воле, от руки грабителя или убийцы.

Я начал разговор. Спросил, давно ли болел язвой Василий Семенович и собирался ли он когда-нибудь раньше оперативно ее удалять.

— Все двадцать лет, — сказала Людмила Петровна, — с того самого дня, когда Василий Семенович — дипломник инженерно-экономического института, женился на мне, второкурснице этого же института, и даже раньше, когда он еще только ухаживал за мной, он страдал от этой болезни. Возможно, у него была плохая наследственность, а скорее всего, нерегулярное, небрежное питание, наспех, всухомятку сделали его чуть ли не инвалидом еще в юношеские годы. Когда мы поженились, мне удалось кое-что изменить в его образе жизни, но, пожалуй, я сумела только ослабить, притормозить развитие болезни. Ликвидировать ее терапевтическим путем, с помощью лекарств и строжайшей диеты, не прибегая к операции, было уже, вероятно, невозможно. В первые годы нашей совместной жизни на какое-то время он забыл о язве, но потом она уже «не отпускала» его, в особенности когда он стал пить.

— Он много пил? — спросил я.

— В последнее время много, — сказала Людмила Петровна. — И пил, и курил. По крайней мере, намного больше, чем это было допустимо при его болезни. В конце концов мы решились на удаление язвы, но Василий Семенович очень боялся операции и, несмотря на частые и очень болезненные приступы, под всякими предлогами оттягивал ее, то ссылаясь на неотложные дела по работе, то возлагая надежды на новое чудодейственное лекарство, то ожидая возвращения из отпуска знакомого хирурга. И вот чем все это кончилось, — сказала она и заплакала. До сих пор она еще как-то держалась, но, поведав мне эту печальную историю, она, как видно, острее почувствовала свою ответственность за его смерть, за то, что вовремя не сумела убедить его лечь на операцию, которая могла бы его спасти.

По внешнему виду человека порой очень трудно, а иногда и невозможно определить глубину и силу его переживаний. У некоторых людей все их чувства и эмоции «выплескиваются» наружу, другие, обладая более сильным характером, стесняясь окружающих, загоняют их глубоко внутрь. Мать Николаева за все время моего пребывания в их квартире не проронила ни слова. Она сидела в кресле, как каменное изваяние, и, казалось, не понимала и не слышала, о чем мы разговаривали. Отец Василия Семеновича — живой и подвижный старик — вначале тоже, не принимал участия в разговоре. Но он внимательно следил за моими вопросами и ответами Людмилы Петровны, и на лице его можно было прочесть, что он не всегда согласен с выводами и оценками своей невестки. Иногда он прикасался рукой к ее плечу, как бы напоминая, что он рядом и что готов в любой момент прийти ей на помощь. Хотя, повторяю, со стороны очень трудно судить о силе чувств человека, мне все же казалось, что острее всех членов семьи смерть Николаева переживала его жена Людмила Петровна. Может быть, потому, что считала себя в ней больше других виноватой.

— Этот последний приступ, — продолжала она после того, как мы соединенными усилиями на какой-то короткий миг успокоили ее, — был особенно тяжелым. Мы вызвали скорую помощь, и врач, который, кстати, уже бывал у нас раньше, настоял на госпитализации.

— А когда похороны? — спросил я, все никак не решаясь сказать ей главное.