Будни милиции

В принципе мы нашли то, что искали, — рубашку и майку. Прорез ткани шириной около 8 миллиметров примерно соответствовал тому месту, где на теле Николаева был след от ножевого удара. На майке остался слабый след крови, на рубашке его не было. Это соответствовало заключению врачей о том, что кровоизлияние было внутренним. Снаружи выступило всего несколько капель крови. Мы осмотрели все пиджаки Николаева и его пальто. Ни на одном из них не было прореза. Я очень быстро составил протокол об изъятии майки и рубашки в качестве вещественных доказательств, а Одинцов в это время вел неторопливый разговор с Людмилой Петровной.

— Кстати, — спросил он ее, — именно эти майку и рубашку брал ваш муж в последнюю командировку?

Да, — сказала она, подумав. — Точно, в них он вернулся обратно.

— Он ничего не рассказывал вам о своей поездке, о каком-нибудь происшествии, случайной драке, несчастном случае?

— Ничего не рассказывал, абсолютно ничего. Если бы я что-нибудь знала, я бы сказала вам.

— Сколько дней он находился в командировке?

— Недолго, всего неделю вместе с дорогой.

— А где он там останавливался?

— В гостинице «Волга». Он много лет ездил в этот город по служебным делам и всегда останавливало именно в «Волге», хотя, впрочем…

Мне показалось, что последний вопрос Одинцова чем-то взволновал Людмилу Петровну. Она как-то вся напряглась, и Одинцов это тоже заметил.

— Что «впрочем», вы не уверены в гостинице?

— Да нет, не обращайте внимания, я сейчас в таком состоянии, что начинаю фразу, а закончить ее не могу, забываю. Обычно Вася останавливался в «Волге», почему бы ему не остановиться там и на этот раз.

— Ладно, — сказал Одинцов. — «Волга» так «Волга». А на чем он добирался обратно, на поезде или на самолете?

— На самолете, — уверенно сказала Людмила Петровна. — Поезда он не переносил. Длинная дорога всегда действовала ему на нервы.

— Вообще-то ты прав, — сказал мне мой начальник, когда мы спускались по лестнице. — Пальто и пиджак могли быть расстегнуты.

— Я этого не говорил, — засмеялся я.

— Говорил, не говорил, — пробурчал Одинцов, — но подумал же.

Я действительно так подумал. И неудивительно, что подполковник легко догадался об этом. Любой другой на моем месте мыслил бы точно так же. Второе посещение квартиры Николаева еще не вывело нас, как надеялся мой начальник, из темного леса, но по крайней мере мы уже имели возможность разрабатывать две четкие версии. Первая заключалась в том, что ранение Николаеву могло быть нанесено в любом месте — на улице, в присутственном месте, в кино, на транспорте, но при этом пиджак и пальто должны были быть обязательно расстегнуты. В этом смысле представляла интерес перепалка между Николаевым и хулиганами во дворе его дома, о которой мне рассказали пенсионеры. В принципе они могли ткнуть его чем-нибудь острым. Но в этом случае у потерпевшего не должно было быть ни малейшего повода скрывать ранение от своих близких и врача. Вторая версия была более вероятной. Рана погибшему была нанесена в помещении, причем только в таком, где Николаев мог себе позволить снять пиджак. И скорее это могло произойти во время командировки. Многое было за эту версию, и в том числе непонятное замешательство Людмилы Петровны, когда она отвечала на вопросы Одинцова.

Николаева хоронили на Южном кладбище. Похороны были назначены на двенадцать часов. Я не хотел, чтобы меня видели его родные, и, приехав на полчаса раньше, ждал процессию чуть в стороне, на соседней аллее. Первым подошел автобус с яркой белой горизонтальной полосой на борту. Из него вышли уже знакомые мне жена, дочка, родители. Мать Николаева бережно поддерживали под руки двое молодых людей.

В толпе я увидел Круглова и Ганичева, двух своих младших инспекторов, которым было поручено побывать на кладбище, присмотреться к людям, потолкаться в толпе, послушать разговоры. Сам я пошел в последних рядах провожающих. Двигалась процессия довольно быстро, но все-таки мы шли долго, потому что захоронение на этом старинном кладбище разрешалось только в его отдаленной части. Наконец пришли. Гроб открыли. Началась панихида.

О Николаеве говорили горячо и, как мне показалось, искренне. Упоминали о его доброте, отзывчивости, уме, но больше всего было сказано о нем как хорошем инженере, организаторе, общественнике, не жалевшем себя для работы.