Пролезшие наконец в подвал партизаны с матом вытаскивали наружу каких-то людей - с матом, но бережно. Офицеры подошли ближе.
- Что тут такое?! - крикнул Ларионов. Казачий есаул-терец, командовавший всем этим, повернул к офицерам перекошенное болью и гневом лицо - совершенно чеченское, острое и лупоглазое. Почти крикнул:
- Да вы гляньте, что они с детишками сделали!!!
Из подвала в самом деле выносили и выводили детей - с десяток, около того, босых, в окровавленных лохмотьях, избитых и изуродованных, плачущих. Казаки с матом кутали их в сорванную с себя тёплую одежду. Кто-то, увидев идущих мимо под конвоем дружинников пленных, заорал истошно:
- Бить гадов! - в ответ ему согласно взревели остальные.
- Наза-ад! - Верещагин встал на пути, поднимая руки. Окажись в них оружие - его бы смяли. А так - разъярённые казаки остановились. - Казаки, вы меня знаете! - надсаживаясь, закричал надсотник, раскинув руки в стороны. Американцы в ужасе жались за спины хмурых конвоиров, явно готовых отойти в сторону. - Казаки, не надо! Гляньте на них - вы же потом сами себя стыдиться будете! Стой, не надо! Казаки!
- А звёзды на пацанах резать надо?! - заорал кто-то. - А девчонку, малолетку совсем - надо?! Бе-ей!!!
- Стой! - отчаянно крикнул надсотник. - Казаки! Мы же воины! Мы за Родину воюем! Так что ж мы пачкаться будем! Пусть их судят!
- Уйди, надсотник! - перед лицом Верещагина качнулся ствол. Офицер засмеялся:
- Ну давай, эти меня не убили, так вы прикончите! Стреляй, казаки - а пленных убивать не дам!
Минута ползла долго-долго. Остервенело хрипело дыхание казаков. Кто-то из американцев громко молился.
- Тьфу! - плюнул наконец есаул. - А!
Ворча и переругиваясь, казаки стали возвращаться к церкви. Верещагин перевёл дыхание, бледно улыбаясь, пошёл следом.
- Вот чёрт, думал - пришибёт казачня бешеная… - начал он, обращаясь к Ларионову. И только теперь увидел, что комбриг-партизан стоит на коленях в снегу, держа на руках укутанного в две куртки мальчишку - так, что торчали только грязные вихры и часть залитой синяком щеки. Ларионов плакал и шептал:
- Серёжа… сыночка… Серёжка, родненький, как же они тебя…
А мальчишка на его руках шептал - пар дыхания валил в воздух:
- Я ничего… папа… я ничего… остальным помогите, а я ничего… - и вдруг, вцепившись в отца чёрными от засохшей крови руками, закричал почти истерически: - Па-па-а-а, миленький, папа, не бросай меня больше, не бросай, не бросай!!!
Крик был невыносим, ужасен и в то же время полон такой дикой радостью, что надсотника пошатнуло.
Верещагин отошёл в сторону и, сев на обломок стены, закрыл глаза…
…Так - сидящим на кирпичах - его нашёл Пашка, притащивший термос с кофе.
Белый потолок. Он умер? Всё-таки умер. Значит, где-то тут должны быть мать, отец, сестрёнки… Но почему так хочется пить? И ещё… Где-то разговаривают…
- Сестра, серб очнулся!
По-русски.
Боже хотел сказать, что он не серб, а черногорец. Но вместо этого спросил по-русски у женского лица, всплывшего на белом фоне:
- У меня целы ноги?
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Над Воронежским морем дул резкий тёплый ветер. Взбивал воду белыми весёлыми гребнями, посвистывал в зелёных кронах молодых деревьев вдоль берега, раскачивал их из стороны в сторону и рвал чёрно-жёлто-белые полотнища на новом, только-только отстроенном Новом - бывшем Северном - мосту. Даже отсюда - со Спортивной - были видно, как туго натянут - словно фанерный лист - транспарант с яркой надписью:
Немолодой, грузноватый человек в серо-зелёном костюме стоял на набережной, опираясь руками на чугунные перила. Он смотрел не на празднично разукрашенный мост, а в другую сторону - туда, где между ещё не до конца расчищенными руинами виднелись в юной зелени только-только садиков двухквартирные дома-одноэтажки Славянского района.
Мимо проскочила девчонка. За ней с угрожающими воплями неслись не меньше полудюжины мальчишек, дружным хором грозивших ей страшными карами. Девчонка, на бегу обернувшись, пронзительно крикнула:
- Коротконогие! В-в-вээээ! - и, показав длинный, свёрнутый трубочкой язык, наддала ещё быстрей. Мальчишки пронеслись следом плотным, упорно сопящим табунчиком.
Человек усмехнулся. Посмотрел на большие часы, огляделся с лёгкой озабоченностью и, вздохнув, повернулся, стал смотреть уже на мост.
- Простите, прикурить не будет? - услышал он обращённый к нему вопрос и нехотя повернулся. Высокий мужчина, одетый в серую "тройку", в сером кепи, с извиняющейся улыбкой держал в пальцах длинную сигарету.
Кивнув, человек в серо-зелёном достал из кармана небольшую зажигалку-патрон. Щёлкнул колёсиком.
- Благодарю, - кивнул мужчина в кепи, с наслаждением затягиваясь. - Извините.
Снова кивок. Было видно, что человеку в серо-зелёном хочется побыть одному. И побеспокоивший его вроде бы понял это - сделал несколько шагов… но вдруг остановился и, резко обернувшись, громко спросил:
- Подождите, постойте… Вы же Верещагин? Ну да, надсотник Верещагин!
Человек в серо-зелёном обернулся. Смерил улыбающегося мужчину в кепи немного недовольным взглядом, потом кивнул:
- Да, я Верещагин. Простите?..