Будущее ностальгии

Моя неофициальная экскурсия будет следовать вокруг различных имен города, как это рекомендовалось в руководстве для ленинградских гидов. Мы начнем с Дворцовой площади и площади Восстания, с массовых зрелищ, организованных экспериментальным театром в 1918–1919 годах, когда Октябрьская революция была повторена в виде театральной постановки. Оттуда мы направимся в пространство исследования альтернативной городской памяти, скрытой в руинах Петербурга-в-Ленинграде (Шкловский, Добужинский, Вагинов, Мандельштам). Развалины города, утратившего столичную функцию, заложили фундамент петербургской ностальгии в Ленинграде. Постсоветская ностальгия, на самом деле, — ностальгия повторного использования, тоска, которая отражает постреволюционный поиск Петербурга в Петрограде и Ленинграде. В 1920‑х и 1930‑х годах «тоска по мировой культуре» одолевала приехавших в город переселенцев, которые по умолчанию стали воображаемыми петербуржцами. Самый спорный памятник нового Санкт-Петербурга, скелет-сфинкс, который служит памятником жертвам тоталитаризма, поможет нам исследовать советское прошлое города, блокаду Ленинграда и работу «Большого дома», где находился ленинградский Комитет государственной безопасности. Постсоветское переосмысление городских традиций объединило элементы диссидентской и дореволюционной мифологии с мечтой об урбанистической демократии в городе-государстве.

Наконец, мы посетим ленинградское андеграундное кафе «Сайгон», петербургские рейв-вечеринки и увидим новые антимонументальные памятники города — от Петра Великого до бронзового чижика-пыжика.

Из Петрограда в Ленинград: руины мировой культуры

Веселая, жуткая зима 17-18 года, когда все сдвинулось, поплыло куда-то в неизвестность. Корабли-дома, выстрелы, обыски, ночные дежурства, домовые клубы. Позже — бестрамвайные улицы, длинные вереницы людей с мешками, десятки верст в день, буржуйка, селедки, смолотый на кофейной мельнице овес. И рядом с овсом — всяческие всемирные затеи: издать классиков всех времен и всех народов, объединить всех деятелей всех искусств, дать на театре всю историю всего мира.

Евгений Замятин. Автобиография

Мы собирались и сидели в пальто, у печи, в которой горели книги. На ногах были раны; от недостатка жиров лопнули сосуды. И мы говорили о ритме, и о словесной форме, и изредка о весне, увидать которую казалось так трудно.

Виктор Шкловский. Ход коня