Буян

Купцы, возмущенные беспомощностью власти, сели писать жалобу в Петербург, а Кондоиди, позвав сотника, распорядился увести казаков в казарму, сам же направился обратно в канцелярию губернатора.

Крючники добились своего, биржевики отступили.

* * *

Евдоким, нанюхавшись пряных запахов, исходивших из открытых дверей «колониального магазина» Рухлова, приплелся в Струковский сад и плюхнулся на скамью. Посмотрел на мглистый берег Заволжья, поросший седыми вековыми осокорями и приземистым красноталом, повесил нос и затосковал. На сердце камень — не отвалишь. Попался на зуб беде, и пошла жевать. Сколько ни мозгуй, сколько ни вертись, а долю изменчивую, лихую, видать, не одолеть. Евдоким уныло сжал руками голову, смотреть ни на что не хотелось. Неподалеку за спиной его грохотали повозки, потягивало соблазнительным душком печеных пирогов. Слышно шарканье ног по тротуару, но в самом саду безлюдно. Только какой-то балбес долговязый все шатается по дорожке туда-сюда, кося глазом на сидящего одиноко Евдокима. Не иначе, назначил свиданье зазнобе на этой скамейке, а теперь мечется. Давай-давай! Посмотрим, какая к тебе краля заявится…

Впрочем, кажется, не барышню он ждет: вон к нему какой-то верзила подошел, болтая оживленно. Во-от! Ругаться начали. Идут вдоль аллеи. Напротив Евдокима остановились, смотрят на него, как бараны на новые ворота. Верзила переложил из правой руки в левую небольшой пакет, подступил ближе и вдруг спрашивает задиристо:

— Ты! Тебе чего здесь нужно? А ну марш отсюда, живо!

Евдоким оторопел от такого обращения. Его даже затрясло. «Что ж это творится? Кругом одни насилия, одни издевательства! Ну, уж нет! Насмерть буду стоять, а не уступлю!» Все обиды, что отслаивались час за часом на сердце, толкнулись ему в голову. Вскочил, примеряясь, как познатнее закатить верзиле по уху. Оглянулся. Вдали за оградой показалась черная коляска, запряженная серыми в яблоках лошадьми. Это был экипаж вице-губернатора, с которым Евдоким встретился час тому назад. Вдруг Евдоким чуть не взвыл от боли, из глаз брызнули слезы. Пальцы верзилы клещами держали его за нос и тянули вниз. Такого унижения Евдоким в жизни не испытывал. Он мотал головой и не мог вырваться. Наконец как-то изловчился, хватил обидчика кулаком в грудь. Пальцы верзилы разжались. Белый от ярости, Евдоким размахнулся и… опустил кулак: напротив живота его темнел кружок револьверного дула.

— Пшел! Живо! Не оборачивайся! — просипел верзила, озираясь кругом. В саду по-прежнему было пусто и тихо.

Евдоким стиснул кулаки так, что гляди — кровь брызнет из-под ногтей, ссутулился, зашаркал понуро к выходу. Его никто не подгонял, но с каждым шагом он шел все быстрей и быстрей. У ворот он почти бежал. И тут увидел еще одного долговязого типа. Что толкнуло к нему Евдокима — сказать трудно. Может, знакомая широкополая шляпа, закрывающая лицо, а может, его поведение — он украдкой посматривал из-за кирпичного столба ограды на улицу. Когда они оказались рядом, из-под широкополой шляпы выглянуло вороненое жало смит-и-вессона. Череп-Свиридов?!

— А-а! Опять ты? — прошептал Евдоким, выпучив дико глаза. И вдруг, подавшись вперед, нанес сокрушающий удар под шляпу. Череп коротко зевнул и — кулем на землю. Смит-и-вессон ударился о ствол и оглушительно бабахнул. Выстрел раздался, казалось, не в ушах, а в костях Евдокима. Он как чумной метнулся из ворот и чуть не угодил под копыта вице-губернаторского экипажа. Сумел все же как-то вывернуться, схватился за уздцы. Закричал:

— Стойте! Оттуда стреляют!

Кнут глухонемого кучера со свистом опустился, в глазах Евдокима потемнело. Взвыв от боли, бросил уздечку.

А по улице уже неслись тревожные свистки, крики. Евдокима ударили раз, другой, заломили за спину руки, потом отпустили. Набежала толпа. Красный запыхавшийся городовой протолкался к коляске, держа в одной руке широкополую шляпу, в другой — револьвер. Протянул их испуганному полицмейстеру.

— Ваше превосходительство, преступники скрылись…

Кондоиди, соскочив с коляски, стоял, сторожко водил туда-сюда мясистым носом. В руке его поблескивал никелированный браунинг. Измерил уничтожающим взглядом полицейских и их начальника, полез в коляску. Полицмейстер — за ним. Туда же посадили и Евдокима.

Через минуту он ехал на откидном сиденье напротив вице-губернатора и полицмейстера, сопровождаемых конной стражей. В этот момент Евдоким заметил в толпе знакомое квадратное лицо Чиляка и еще двоих однокурсников, громивших вчера училище. «А-а, и вы здесь, голубчики!» — подумал он мимолетно, не придавая значения встрече. Его привлекло к себе другое лицо. Привлекло и взволновало. Удлиненные по-татарски глаза горели нескрываемым восхищением, приоткрытые губы что-то шептали. Показалось — это вчерашняя ночная спутница Муза Кикина. Только сегодня она одета во все темное, ни дать ни взять черная головня, а наверху светятся два жарика — глаза.