Буян

— Бесчинство идет в губернии, ни полиция, ни стражники не могут справиться, — сообщил Днепровский. — Намедни в Кинеле училище разнесли в пух и прах, окаянные. Свои же стюденты. Кассу ограбили, надзирателя избили. Два десятка вооруженных разбойников, а что натворили! Пока полиция подоспела, их и след простыл.

Евдоким замер над тарелкой. Он чувствовал, как неудержимо краснеет весь от макушки до пят, мгновенная испарина выступила на лбу и на шее надувается крупная жила. Того гляди удар хватит. Стремительно запрыгали догадки: «Околоточный пришел меня арестовать, а до того решил помучить, проклятый». И тут же решение: «Убегу». Перестал есть — в горло ничего больше не лезло. Схватил кувшин с холодным квасом, выпил подряд два стакана. «Убегу в Жигули. В горы», — приготовился он.

Обед кончился, околоточный поблагодарил хозяйку, попрощался сердечно за руку с Евдокимом и ушел. Евдоким не знал, что и подумать. Он готов был расцеловать толсторожего околоточного. Славный любовник у тетки! Славный уж тем, что снял тяжкий гнет с сердца: убийства в Кинеле не было. Днепровский сказал «надзирателя избили», а это полбеды. Воспрянул духом Евдоким, даже есть захотел, хоть заново обедать садись. Подмигнул остроносенькой пестрой стряпухе, но та — ноль внимания. Ушла на кухню с грязной посудой, а тетка и говорит:

— Ты бы, Евдоня, погодил искать себе службу в экономиях… В уездах, говорят, такое творится, что не приведи господь. Мужики бунтуют, на той неделе спалили имение графа Орлова-Давыдова. Страсть что делают! А ты молодой, горячий, мало ли что! Поживи пока у тетки, даст бог и вдвоем прокормимся.

Чего-чего, а такой жертвы Евдоким от нее не ожидал. Он даже умилился, растрогался чуть не до слез. Чмокнул тетку в горячую щеку, пахнувшую земляничным кремом, закружил ее по комнате. Хоть и потрескивали под ней половицы, но легка была Калерия на ногу, с девичьих лет легка и ловка была. Плясала так лихо, что поджилки дрожали и пальцы гармонистов едва поспевали по кнопкам прыгать. Сейчас она кокетливо оттолкнула племянника.

— Окстись, сумасшедший, грех-то какой! Великий пост, а он…

Евдоким вышел во двор, в сад. Радостное чувство избавления от беды не покидало, хотелось что-то делать, двигаться, работать. Он нашел в углу под сарайчиком заржавевшую лопату, принялся старательно окапывать яблони, собрал сухие сучья, прошлогодние листья, поджег. Закурился вкусный горьковатый дымок. Над головой задавали трели скворцы. Во двор заглянула тетка с тряпкой в руке, полюбовалась, как трудится племянник, сказала:

— Тут прибегал мальчик от Тихоногова, говорил — хозяин наказывал тебе зайти вечерком к нему, покалякать чтой-то…

— А кто он, Тихоногов?

— Тю! Тихоногова не знаешь?.. Хозяин пивной, что на углу Сокольничьей и Полевой… Почтенный человек, голова!

— Гм… А откуда он меня знает?

— Да, видать, уж знает откуда-то… Земля слухом полнится. Теперь тебя вся Самара будет знать, — заключила тетка с гордостью.

Евдоким поморщился…

…В дверях пивной стоял какой-то лохматый дылда и внимательно вглядывался в лица заходящих. Евдоким сказал, что идет к хозяину по приглашению. Пропустил. Внутри не протолкаться. Шумно, душно, накурено, но пьяных в стельку почему-то нет. Питухи, видать, собрались солидные. Столы уставлены пивными кружками, тарелками с соленым горохом, с черными сухариками, бутылками с монополькой. Какой-то чиновник в расстегнутом сюртучке вытаскивал то и дело длинный нос из кружки и рассказывал очередной анекдот. В самых похабных местах закатывал по-куриному глазки и чмокал. Слушатели ржали от восторга, требовали повторить. Через стол — другая компания. Скуластый, со щетинистыми черными усами мрачно сетовал на то, что в Самаре-де евреев — раз-два и обчелся. Вообще в таком богопроклятом городе никакая порядочная скотина жить не станет.

— А ты сократись… — советовал ему глубокомысленно сосед, покачиваясь взад-вперед на скамье.

— Ыр-рюнда!.. Я грю, ы-ррюнда! — рычал одно и то же лопоухий с голой, точно бычий пузырь, головой.

Евдоким спросил хозяина, подошел к нему, поздоровался, назвал себя. Тот оглядел его с ног до головы и, очевидно, остался доволен. Ничего не сказал, кивнул на свободный стул. Тут же перед Евдокимом появилась кружка с пивом. Отхлебнул, пригляделся к посетителям. Видно, здесь все завсегдатаи, знают друг друга, потому что перебрасываются словами из конца в конец зала. Какой-то господин мещанского вида, хлебнув из стакана «прозрачной», пошевелил кустистыми бровями, крикнул зычно:

— А ну, ша!

— Ы-ыр-р-рюнда! — промычал лопоухий, вставая. Но его дернули за полу, и он упал обратно на скамью. Густой гомон помалу сник. Поднялся господин мещанского вида. Опершись руками на голую столешницу, заявил, что хочет держать речь. Хозяин Тихоногов шепнул половому, и тот запер дверь на крюк.

Оратор заговорил о войне. Сперва довольно складно изложил положение дел на Дальнем Востоке, описал боевые действия, затем, сделав паузу, грохнул кулаком по столу.