Буян

Евдоким мялся всю дорогу, пока, наконец, осмелился спросить тетку, почему уже двое суток не видно соседки Анисьи. Тетка проводила взглядом десятка полтора ошалевших уток, неведомо зачем залетевших в город, покосилась лукаво на племянника, сказала, что сестра Анисья гуляет в гостях у родственников.

— А ты, никак, соскучился? — спросила она, быстро и зорко взглянув на Евдокима.

Он не ответил, повернулся к реке. Там, внизу, близко к берегу едва ползла против течения большая неуклюжая завозня, полная народа. Четыре пары весел шлепали по воде, и слышна была негромкая тягучая песня — тоскливая, как погудка необоримых несчастий и душевных невзгод.

Тетка, как видно, была в отличном расположении духа, тронула Евдокима за руку, сказала доверительно:

— А я ведь отцу-архистратигу Михаилу говорила о тебе. Уж так просила, так просила за племянника родного. Слава богу, упросила-таки: община избранников божьих примет тебя в свое стадо. Сегодня как раз моление великое, пойдешь? — заглянула она искательно в глаза Евдокима.

Задушевность разговора, желание тетки сделать для него наивысшее, как она считала, благо, тронули его. «А, черт с ними, схожу разок, посмотрю, что там за избранники такие…» Само собой разумеется, интересовали его не «избранники»: хотелось поскорее увидать Анисью, и он спросил, смущаясь, будет ли и она на молении.

— Погоди, авось увидишь, — ответила тетка с неожиданно ревнивой, не то завистливой ноткой в голосе.

— Ладно, пошли, — сказал Евдоким решительно.

— Слава те господи! — перекрестилась Калерия, устремив очи к небу. — Радуюсь я на тебя, Евдоня, как глаза на радугу. Ты вступаешь на истинную божью стезю…

Без меры благосклонная сегодня, тетка позвала извозчика. Взобрались на дрожки, покатили к вокзалу. Уж совсем смеркалось, когда они, отпустив извозчика, пошли пешком какими-то переулками в сторону Самарки.

Молельным домом иоанитов оказался большой двухэтажный особняк, огороженный глухим забором. У калитки тетка предупредила Евдокима, что при входе с него причитаются деньги.

— Сколько?

— Заплатишь брату казначею четвертную, и, пожалуй, хватит.

Евдоким крякнул.

«Грабеж среди бела дня! Хоть бы Анисья пришла…» — подумал он уныло, отсчитывая половину своих наличных.

Увы! Анисьи среди присутствующих не оказалось. Два здоровенных «брата» — Евдокиму показалось, что он встречал их в пивной на углу Сокольничьей и Полевой, — проверив купюры на свет, открыли дверь в просторную горницу. Вошел, снял картуз, поклонился братьям и сестрам. Сестер было больше. Вдоль стен сидели и стояли человек тридцать-сорок, ожидая начала радения. Среди них немало молодых смазливых лиц, плутовато играющих глазами, бесцеремонно оглядывающих вошедшего Евдокима.

Калерия, оставив племянника у двери, пошла кругом, целуясь со всеми по очереди и что-то шепча. В горнице стоял приглушенный гомон. Густо пахло духовитой травой и тающим воском свечей. В углу висела икона-портрет: лжебогородица, похожая на ту, что у тетки дома. Кругом все чинно и благопристойно, говор полушепотом, елейные голоса исполнены смирения. Архистратиг Михаил еще не появлялся. Но вот распахнулась дверь из соседней комнаты и вошел сам «начальник небесных сил», архистратиг в облачении, напоминающем архиерейский саккос[3]. Мужик дюжий, плечистый, лет сорока — сорока пяти. Рыжая пышная борода тщательно подстрижена, нос чуть приплюснут, глаза сумеречные, со слезой.

Все встали, поклонились ему в пояс. Он поднял вверх белые руки с длинными апостольскими пальцами, благословил свою паству, кратко призвал к молитве. Голосом властным и звучным возгласил акафист богородице. «Ты сохранила девство в рождении, ты не оставила мира по успении своем, через тебя бог снизошел на землю, чтобы через тебя люди удостоились восходить к нему. Ты спасаешь и милуешь всех притекающих под твой материнский покров, все твои прошения за грешных исполняются богом».

И тут смиренники божьи подхватили лихо и громко кощунственную вставку в псалом: «Радуйся матушка Порфирия! Радуйся матушка Порфирия!» И так несколько раз.

«Ишь ты, жучки, — подумал насмешливо Евдоким, — подыскали себе ходатайку перед богом по своим делишкам… Ну-ну!»

«И мы прославляем тебя, истинную богородицу, честнейшую херувимов, без нарушения девства, родившую сына божия», — продолжал архистратиг и без лишних затей заявил категорически, что-де только они, иоаниты, являются избранниками божьими и после успения богородицы им надлежит жить по собственной воле.

Не затягивая церемонии, он указал на висевшую в углу икону богоматери, похожей на Анисью, и все по этой команде пали ниц. Потом стали подходить по очереди к архистратигу и просить у него благословения и разрешения на устройство какой-то вечери любви. Он давал благословение, ему целовали руку. Подошел и Евдоким, подталкиваемый энергично теткой, приложился по примеру остальных, подумал: «Однако силен «начальник небесных сил»: ручища саданет — и дух вон!» А тот задержал на нем внимательный просветленный взгляд и, ничего не молвив, отпустил.