Буян

Неожиданно распахнулась какая-то дверь, и в горницу боком медленно вплыла женщина. Евдоким ахнул: обнаженное молодое тело, как свежие лепестки цветущих яблонь в саду тетки Калерии, сияло, распущенные светлые волосы закрывали лицо и напоминали пушистые гроздья заалевшего по осени хмеля. Появление ее было неожиданно и таинственно. Она постояла неподвижно и смиренно, видимо, для того, чтобы дать возможность окружающим по достоинству оценить очарование молодости, исходившее от нее, затем взмахнула легонько рукой с пальмовой веткой, откинула назад густую гриву, повернулась в сторону, где, зажатый в темном углу, столбенел, затаив дыхание, Евдоким.

Тусклый свет лампы упал на ее лицо, и Евдокима качнуло: по ту сторону «райских растений», вознеся кротко очи горе́, стояла…

— Анисья! — вскричал Евдоким дико и схватился за горло.

— Матушка Порфирия! — заглушили его ликующие возгласы.

В голове Евдокима вдруг тяжко заломило, все вокруг исказилось. Он смотрел на Анисью с ужасом, чувствуя, как меловая бледность расползается по его лицу.

— Михаил-архангел! — завопили бесновато избранники божьи с бескровными от возбуждения лицами. Хор замычал что-то новое, и в дверях появилась фигура босиком в белом прозрачном балахоне, похожем на широкий плащ. Это был сам архистратиг, стройный, плотный, с вьющимися волосами и красиво подстриженной бородой. Он степенно шел вслед за «Порфирией», держа в правой руке кадильницу с чем-то одуряюще ароматным. «Порфирия» одной рукой обмахивала зрителей веткой, другой поглаживала себя по бедрам, по груди, по животу. По мере обхода райских растений и созерцания таинственной фигуры женщины «архангел» начал входить в религиозный экстаз. Кадильница все стремительней летает со стороны в сторону, плавное шествие «небожителей» переходит в легкий бег. Волосы «Порфирии» развеваются, груди прыгают вверх-вниз. «Архангел» что-то выкрикивает, со лба его струйками катится пот. Лицо становится похожим на кошачью морду, глаза зеленеют. И как кот, прижмурясь, не в силах оторваться от сметаны, так и он не отрывал своего плотоядного взгляда от мелькающих впереди анисьиных ягодиц.

В горнице стоял исступленный крик и вой. «Братья», войдя в раж, топали ногами и щупали в сумраке томно ахающих «сестер», а старухи, высунувшись из темноты, как жабы из тины, страдальчески голосили или вдруг шлепались на пол и сучили ногами, словно ехали на велосипеде.

А Анисья с пятнами румянца на лице, с бисеринками пота на лбу носилась кругами по горнице, распаленный архистратиг — за ней. Это было уже не шествие, а какая-то вакхическая скачка. Кругом стонали от неистового восторга.

Евдокима трясло крупной дрожью. От мелькания голой Анисьи, от грузного топота архистратига, от людских испарений и дурманящего курения кадильницы, от всей этой мерзости, казалось, он вот-вот сомлеет, как гимназисточка. В груди стало пусто. Жадно дыша, он прошептал твердо и раздельно: «Убью!». И сжал до хруста кулаки. Наплывшая пелена тут же пропала. Он словно прозрел и увидел все другими глазами. Тело Анисьи, минуту назад еще захватывавшее дух невиданной гармонией, выглядело серо-зеленым трупом. Богиня на глазах превращалась в прах, покрывалась плесенью. Тоска сдавила сердце Евдокима, по спине сыпью прошел холодок омерзения. «Бежать. Бежать скорей из этого капища!».

Задыхаясь от злобы, он схватил за шиворот дрыгавшихся возле него в конвульсиях «избранников» и швырнул в стороны. Вскочил в «рай», вырвал из руки архистратига тяжелое кадило, размахнулся и с силой ударил его по голове. Тот пронесся по инерции еще шага три и без звука рухнул на пол, раскинув голые, в курчавой шерсти, ноги борца.

Желтая, в крупных морщинах старуха, похожая лицом на изношенный сапог, взвизгнула пронзительно, как ошпаренная. Анисья услыхала, обернулась с поднятыми вверх руками, поджала обиженно губы. Вдруг увидела Евдокима и остолбенела. Смотрит на него ополоумевшими глазами, а из черноты ее подмышек по бокам быстро-быстро стекают струйки пота. Евдоким взмахнул кадилом, ударил по лампе. Брызнуло стекло, багровый фитиль погас. Сектанты шарахнулись кто куда. Крик, бабий визг, хрип. Евдоким — к двери. Заперто. В темноте никакие нащупает засов. Кто-то крепко схватил его за ворот. Евдоким откинул кадило назад. Прянули искры. Евдоким вырвался, куртка осталась в чьих-то руках. Лихорадочно нашаривает задвижку — есть! Теперь давай бог ноги! Перемахнул с ходу через забор и темными переулками, подгоняемый собачьим лаем, понесся что есть духу из Запанской слободки. Навстречу дул воняющий помойками ветер, а россыпь аристократических звезд по черному небу и желтый свет фонарей на углах, словно в издевку, дразнили его своими подмигиваниями и гримасами.

Боже ж ты мой! Это жизнь!

У дверей ночного трактира остановился и плюнул в великой досаде: куртку содрали в моленной. Опять остался без копейки. Стал шарить по карманам штанов и наскреб все-таки рубля четыре с мелочью. «На сегодня хватит», — прикинул он и толкнул входную дверь.

— Наливай кварту, живее! — бросил на прилавок деньги Евдоким.