Буян

Здороваясь, Муза вдруг застенчиво покраснела и нахмурилась. Она поймала себя на мысли, что молодая статная девушка с милыми веснушками на носу, с нежными ладонями и съеденными щелоком ногтями вынуждена каждодневно гнуть спину над корытом ради того, чтобы другие жили барынями. Так не странно ли, что одна из таких барынь пришла к рабочей девушке, чтобы помочь ей создать союз для борьбы с эксплуататорами!

Лена сказала:

— Нам пора отправляться на маевку. По дороге обо всем поговорим, идет?

Анна пожала округлыми плечами. Рассудок опять и опять возвращал ее к Музе — никак не могла заставить себя поверить в искренность происходящего, уж больно глубокая пропасть зияла между ней и этой купеческой дочкой. И, продолжая удивленно соображать, какое той дело до рабочей маевки, а тем более до нужд и бед прачек, Анна досадовала: зачем послушалась Сашу Коростелева? Зачем связалась с этими господами? Может, они и революционерки, но революционерки для себя. Здесь Анну не обманешь.

Ускоренным шагом девушки направились в сторону Постникова оврага, где в двенадцать часов начинался нелегальный первомайский митинг. Дорогой продолжали разговор. Лена спросила Анну, когда намечается у прачек собрание. Та махнула досадливо рукой:

— Было уже…

— Как было?

— Так… Разве у нас получится по-людски!..

— Ну и как? Что решили?

— Решить решили. Вы лучше спросите, решали как!

— Гм… Союз, значит организован. Что ж, хорошо. Расскажите, как было, — протянула Лена погасшим голосом, явно разочарованная тем, что обошлось без ее помощи.

Анна посмотрела на нее, на Музу и с прорвавшейся вдруг доверительностью рассказала:

— Позавчера поутру сошлись мы во дворе у моей товарки, чтоб обсудить поначалу, как советовали вы, нужды наши, а потом уж решать сообща на собрании, что делать. Набралось баб наших душ тридцать. Говорю им: так и так, русалки мокрохвостые, давайте поговорим накануне светлого праздничка про жизнь нашу темную. Живем мы, как стервы в пене мыльной да в пару света божьего не видим. Чем судьбу прогневили, за что несчастье нам такое — никто не знает. Никто нас не любит и не полюбит, никто нас не сватал и не просватает, потому что приданого у нас — одна душа нищая. Заголосили бабы и пошли выкладывать, какие у кого нужды, чтоб хозяевам предъявить. А коль хозяева откажут — бастовать. Бастовать — и крышка! Пусть в немытых панталонах пощеголяют господа, тогда узнают.

Анна говорила, а Муза краснела. Было совестно и гадко, казалось, язвительные слова Анны адресованы лично ей. А та, распаляясь, шпарила без оглядки о том, что случилось дальше.

— Только мы разговорились, стали прикидывать да кумекать, как вдруг вваливается в ворота прощелыга околоточный Днепровский, любовник коровы Калерки, соседки вашей тронутой… — пояснила Анна специально для Музы.

Пораженная осведомленностью прачки, Муза ничего не ответила, только поежилась.