Бухенвальдский набат

На белой безбрежной пустыне
сверкают хрусталики звезд.
На улице — лютый мороз:
все стынет,
все стынет...
И кажется, стуже такой
живое должно покориться.
Но гордая, смелая птица
летит над трескучей землей.
То сокол. Он смеет дерзать
и в грозы, и в стужи.
Морозу его не сковать —
лишь крылья упруже!

1958

* * *

Ты смеешь к звездам трассы пролагать,
в расцвете сил и разума мужчина.
А маленькая, щупленькая мать
едва рукой плечо достанет сына.

В далеком детстве, много лет назад,
тебе горячка ноги подкосила.
И где-то у кладбищенских оград
принять тебя готовилась могила.

Уже рыдали близкие, скорбя,
поставили и свечи к изголовью...
Но мать у смерти вырвала тебя
своей всепобеждающей любовью.

В расцвете сил, удачливый и смелый,
ты матери ответил той же мерой?

1959

* * *

Все в мире плод упорного труда:
крестьянин ли возделывает ниву,
возводит ли строитель города —
весь мир поет хвалу трудолюбивым.

Когда земля от стужи отошла,
копала мама в огороде грядку.
Ты был с ней рядом, и она дала
тебе в ручонки острую лопатку.

Ты помогал ей в меру детских сил.
Пусть был твой след на почве неглубоким,
но ты впервые в жизни получил
труда незаменимые уроки.

Они пошли тебе, на счастье, впрок:
твой след теперь в больших делах глубок.

1959

* * *

Каким числом, какой величиной
твои измерить пешие дороги?
Наверно, обошли весь шар земной
твои в пути натруженные ноги.

Ты брал уступ, одолевал скалу,
где нету и намека на ступеньки.
А ведь когда-то, крохой, на полу
ты неуклюже полз на четвереньках.

Но мать однажды встала впереди,
твоей ручонке руку протянула.
Всем существом почувствовав: «Иди!»,
покачиваясь, ты шагнул до стула.

Нет без истока ни одной реки.
От материнской ты пошел руки.

1959

* * *

Погасли в канделябрах свечи,
связалась темень
в черный бант:
в Берлине умер в этот вечер
великий русский музыкант.
Молчал рояль.
Он ждал кого-то.
В насторожённой тишине
звучала траурная нота
на оборвавшейся струне...
Белей чем мрамор
лоб открытый,
виски в поблекшем серебре.
На смертном ложе композитор
лежал,
как ратник на горе.
И с этой величавой кручи,
неся венок из белых роз,
печаль
плыла
свинцовой тучей
туда,
где русский гений рос.
Бежало страшное известье
из дома в дом,
из дома в дом.
Деревни, города, предместья
скорбели о певце своем.
И Славу пела вся Россия,
как океан, тот хор звучал...
Пред Глинкой смерть была
бессильна —
он песнею народной стал!

1959

* * *