Бухенвальдский набат

Марш был для всех,
он был ничей —
для сборища, для лошади,
он был запевом для речей
и шествия по площади.
Оркестр был, как быть должно,
на солнце медь в свечении,
он марш играл, как лил вино,
для всех без исключения.

Но вот, розовощекий франт,

юнец, сапожки с глянцем,
на площадь вывел лейтенант
колонну новобранцев.
И не слабы, и не крепки,
и не обеспокоены,
идут в колонне пареньки —
почти солдаты, воины,
закуска Марсу на присест,
когда он разгуляется...

Вперед колонны встал оркестр,

как это полагается.
И лейтенант —
теперь орел —
шагание отменное!

Оркестр свое лицо обрел —

надменное, военное.
Был марш как марш,
но не любой,
ремнем затянут в талии,
гремел и призывал на бой
за что-то... и так далее.
Он красовался как в кино,
на солнце медь в сиянии,
он марш играл, как лил вино,
идущим на заклание,
когда настанет черный час,
когда война окрысится...

Оркестр трубил, как марсов глас,

зловеще и бессмысленно.

1977

* * *

Говорят, что я счастливый,
будто родился «в сорочке»,
будто на волшебной ниве
и мои сверкают строчки.

Да, я знал судьбы поблажки,

это верно, но отчасти:
не в «сорочке», а в упряжке
добывал свое я счастье.

1977

* * *

Оно, быть может, небылица,
оно, быть может, снится мне,
быть может, время мчится птицей
иль ветром скачет на коне?
Не знаю... Так или иначе —
тут не поделать ничего.
Год, как секунда, обозначен
иль вовсе не было его?
Но если был он, то не гулким,
не ярким для моей судьбы...
В дни лета — славные прогулки
в леса, с женою, по грибы...
И, словно искры из тумана,
вдали мелькание зарниц.
Лишь явь: для своего романа
соткал полотнища страниц.
Пожалуй, все... Уже у дома
шагает семьдесят восьмой —
пока безликий, незнакомый,
пока загадочный, немой...

Декабрь, 1977

* * *

Еще не вьются на березах кудри...
Весна, увы, подходит к нам шажком.
И снова утром город наш припудрен
совсем ненужным мартовским снежком.
Завидую: сияет солнце где-то,
цветут сады,
газоны в травах сплошь...

А тут не небо — мокрая газета.

Какой в ней толк
и что ты в ней прочтешь?

1978

* * *