Буквари и антиквары

Через полгода после начала он расплел все интриги, связал свободные концы, завершил сюжетные ходы и переписал роман набело. Еще около месяца ушло на мелкие изменения и поправки. Окончательную переписку набело мистер Кавендиш поручил своему секретарю, которого нанял специально для помощи в работе над романом. Наконец, он с непривычной для себя робостью решил, что пришло время показать свой труд издателю.

Он написал Томасу Лонгману, с которым находился в дружеских отношениях и состоял в одном клубе, и они договорились встретиться в библиотеке клуба в ближайший четверг.

Издатель открыл картонную коробку, перевязанную шелковой лентой. Вынул из нее верхнюю тетрадь, перелистал пару первых страниц и углубился в текст. Потом он вынул другую тетрадь, третью… Из каждой прочел несколько кусочков и сложил все обратно в коробку.

– Прекрасно, Джеймс! – сказал он. – Я, конечно, прочту этот роман детально и не один раз. Возможно, у меня будут вопросы или я попрошу вас внести маленькие изменения. Но, поверьте чутью человека, издавшего более двухсот томов, это – хорошая книга. Мой адвокат составит договор, и я пришлю его вам на подпись.

– Очень рад, – искренне ответил мистер Кавендиш. – Мои финансовые обстоятельства оставляют желать лучшего. Я забросил журналы, не печатался уже более полугода, нанял секретаря. Банкир прислал мне письмо с предложением продать загородный дом, чтобы иметь возможность поддерживать привычный образ жизни.

– Все наладится, Джеймс. Вы получите внушительный гонорар. Когда книга выйдет в свет, ваш банкир будет вами вполне доволен. Я думаю, нам потребуется три-четыре месяца…

И успокоенный мистер Кавендиш вернулся домой.

Прошло полгода, книга вышла в свет и неплохо продавалась. Она была благосклонно принята критикой, но оглушительного успеха, которого ожидал издатель, не имела. Еще через месяц мистер Кавендиш получил письмо от дочери. Он очень любил Викторию, но, поскольку она была замужем за судьей графства и жила с мужем в Дареме, встречались они редко, а письма от Виктории приходили хотя и регулярно, но какие-то слишком правильные. Если собрать их воедино, можно было бы издать хрестоматию для обучения барышень в частных школах эпистолярному искусству. Написаны прекрасным почерком, с описаниями природы, соседей и главных событий графства. С уместными вопросами и своевременными поздравлениями. Безупречные, но суховатые. И все-таки Кавендиш любил получать конверты, надписанные рукой Виктории.

Содержание последнего письма его удивило. Виктория писала, что приедет уже в ближайшие дни, что очень скучает по отцу и хочет с ним поговорить о вещах, которые в целом мире интересны только им двоим.

Он, разумеется, пришел встречать ее на вокзал Сент-Панкрас, и она, хотя и устала после дороги, была необыкновенно ласкова с отцом и, как в детстве, прижалась щекой к его ладони.

Дома Виктория велела своей горничной разбирать вещи, а отцовской – подавать чай. За чаем она сказала, что прочла роман и он ей понравился. Мистер Кавендиш был смущен – дети не читали его книг или, по крайней мере, никогда не упоминали о них.

– Ах, папа! – сказала Виктория. – Значит, ты помнишь тетю Алису! Ты так замечательно описал ее походку, смешные словечки и те пирожные, которые она приносила специально для меня в коробке, перевязанной голубой ленточкой. Знаешь ли ты, что я до сих пор храню одну из этих лент? Никто в жизни не любил меня так, как тетя Алиса. Она умерла, когда мне было шесть лет. Я думала, ее все забыли… Я плакала, читая про ее рассказы о ссорах и примирениях с кошкой. Ты даже написал, что кошку звали Марго.

– Там ведь только одна страничка про тетю Алису, – с сожалением ответил Кавендиш. – И зовут ее там Аделией. А про тебя – ни слова.

– Я перечитывала эту страницу десять раз и буду перечитывать всю жизнь. Папа, ты великий писатель! Никакая книга не трогала меня так, как эта, в которой спрятана самая счастливая страница моей жизни. А помнишь, как тетя Алиса…

Они проговорили до вечера. Виктория рано отправилась спать. Мистер Кавендиш курил сигару у открытого окна кабинета. Он прислушивался к чувству, заполонившему его душу. Писатель искал правильное слово. Кажется… кажется, правильное слово было «счастье».

Фуга

Профессор Стенли с группой студентов и ординаторов совершал недельный обход своего отделения. Они переходили из палаты в палату. Комнаты на двух человек были комфортабельны и прохладны. Каждый врач докладывал о диагнозе и состоянии своих подопечных. Все вместе обсуждали возможные изменения в выборе медикаментов и прогнозы.

Атмосфера в отделении доктора Стенли была совершенно особенная. Никакой суеты. Нервные медсестры в этом месте не приживались. Заведующий отделением был благодушен и весел, и молодые врачи, влюбленные в своего шефа, старались подражать его поведению.