Он подумал, что это непременно должен быть южный город. Только там, на юге, может быть такая чёрная ночь, такая тёплая ночь, такая мягкая ночь. Темнота была живая. Ведь если бы она была не жива, разве могла она так ласково гладить его лицо и руки.
Она хорошо понимала, что ему нужно, и он, постепенно успокаиваясь, шагал всё медленней и свободней, и она, предупредительно уступая ему дорогу, касалась своим бархатом его лба и висков, и голова уже не болела. Он рассмеялся — так ему стало хорошо. Почему он раньше не знал, что южная ночь живая? Он сказал ей что-то весёлое и понял, что она рассмеялась понимающе и дружелюбно.
Он рассказывал ей про себя, а она кивала ему и гладила его плечи и шею. Он сказал, что теперь всю жизнь будет шагать вот так легко и свободно, чувствуя её ласку и нежность, что он забудет с нею страшный мир, в котором был до сих пор. Она продолжала ласкать его, но уже грустно, сочувствующе, и он с тоской понял, что пришло время расставания. Он шёл, повинуясь какой-то силе. Ещё несколько шагов, и в чёрном бархате появился белый прямоугольник, и его вели к нему. Подойдя ближе, он увидел там обычный серый день. На него пахнуло сыростью, и, вглядываясь, он увидел всё, что мечтал забыть. Он попытался остановиться, но понял, что это бесполезно.
Братья распрощались навсегда
Не знаю, помог ли этот рассказ тому психологу в его научной работе, но у меня он вызвал определённые мысли. Мне показалось, что в этом тексте проявилась неутолённая жажда ласки, которой он не видел в своей жизни. В детстве так получилось из-за сложившихся обстоятельств, а потом уже он и сам отвергал любые попытки приласкать его — не привык к этому.
Он давно уже был интересен мне сам по себе, безотносительно к брату. И даже нежность какая-то к нему у меня была. И сочувствие.
А теперь осталось только очень тяжёлое чувство какой-то недоговорённости, недосказанности. И вины.
Всё время спохватываюсь: о чём-то не успел спросить… А главное — что-то не успел сказать. Что-то хорошее, доброе. Всё как-то не было удобного момента. И теперь уже не будет.
И это очень горько.