Булгаков

Автор 3. на м. пытался опубликовать повесть также в издательстве "Недра". 26 мая 1924 г. он писал секретарю "Недр" Петру Никаноровичу Зайцеву (1889-1970): "Оставляю Вам "Записки на манжетах" и убедительную просьбу поскорее выяснить их судьбу. В III-й части есть отрывок, уже печатавшийся. Надеюсь, что это не смутит Николая Семеновича (Ангарского (Клестова) (1873-1941), возглавлявшего "Недра". - Б. С.). При чтении III-й части придется переходить от напечатанных отрывков к писанным на машине, следя за нумерацией глав, я был бы очень рад, если бы "Манжеты" подошли. Мне они лично нравятся". Однако публикация в "Недрах" по цензурным или иным причинам не состоялась.

Известный сегодня текст 3. на м. составляет около 1,5 печатных листов, т. е. чуть более трети от общего объема булгаковской рукописи, сданной в "Накануне". Опубликованные фрагменты повести делятся на две, а не на три части. Судя по цитированному письму Булгакова П. Н. Зайцеву от 26 мая 1924 г., в рукописи третьей частью были московские сцены 3. на м., опубликованные в журнале "Россия" как вторая часть. Можно предположить, что при подготовке отдельного издания 3. на м. Булгаков разбил кавказские сцены, опубликованные в альманахе "Возрождение" как первая часть, на две части, первую - где действие происходит во Владикавказе, и вторую, в которой автобиографический герой посещает Тифлис и Батум. Характерно, что последние 6 глав первой части 3. на м., связанные с этими двумя городами, были опубликованы в газете "Бакинский рабочий". Вероятно, они относились в авторской рукописи ко второй части 3. на м. Такое разделение повести на части подтверждается и протоколом "Никитинских субботников", где третья часть связывается с Москвой, а первые две - с Кавказом.

К сожалению, неизвестно содержание неопубликованной большей части текста 3. на м., очевидно, вызвавшей основные цензурные претензии. Однако и опубликованные фрагменты повести вряд ли понравились цензорам. Особенно это касается запечатленного здесь диспута об Александре Пушкине (1799-1837). Он состоялся во Владикавказе летом 1920 г. В 3. на м. автор на диспуте кладет на обе лопатки докладчика - местного поэта "с орлиным лицом и огромным револьвером на поясе". Докладчик Пушкина "обработал на славу. За белые штаны, за "вперед гляжу я без боязни", за камер-юнкерство и холопскую стихию, вообще за "псевдореволюционность и ханжество", за неприличные стихи и ухаживание за женщинами", предложив в заключение "Пушкина выкинуть в печку". Отчет, помещенный во владикавказской газете "Коммунист", показывает, что Булгаков в 3. на м. довольно точно передал суть доклада ее главного редактора Г. И. Астахова: "Пушкин - типичный представитель либерального дворянства, пытавшегося "примирить" рабов с царем...

И мы с спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся".

Возражения же Булгакова, в 3. на м. переданные пушкинским "ложная мудрость мерцает и тлеет перед солнцем бессмертным ума...", в газетном изложении с подзаголовком "Волк в овечьей шкуре" звучали куда менее поэтично:

"... С большим "фонтаном" красноречия и с большим пафосом говорил второй оппонент - литератор Булгаков. Отметим... его тезисы... дословно: бунт декабристов был под знаком Пушкина и Пушкин ненавидел тиранию (смотри письма к Жуковскому: "Я презираю свое отечество, но не люблю, когда говорят об этом иностранцы"); Пушкин теоретик революции, но не практик - он не мог быть на баррикадах. Над революционным творчеством Пушкина закрыта завеса: в этом глубокая тайна его творчества. В развитии Пушкина наблюдается "феерическая кривая". Пушкин был "и ночь и лысая гора" приводит Булгаков слова поэта Полонского, и затем - творчество Пушкина божественно, лучезарно; Пушкин - полубог, евангелист, интернационалист (sic!). Он перевоплощался во всех богов Олимпа: был и Вакх и Бахус, и в заключение: на всем творчестве Пушкина лежит печать глубокой человечности, гуманности, отвращение к убийству, к насилию и лишению жизни человека - человеком (на эту минуту Булгаков забывает о Пушкинской дуэли). И в последних словах сравнивает Пушкина с тем существом, которое заповедало людям: "не убий".

Все было выдержано у литератора Булгакова в духе несколько своеобразной логики буржуазного подголоска и в тезисах и во всех ухищрениях вознести Пушкина. Все нелепое, грязное, темное было покрыто "флером тайны", мистикой. И немудрящий, не одурманенный слушатель вправе спросить: Да, это прекрасно, "коли нет обмана", но что же сделало Божество, солнечный гений Пушкин для освобождения задушенного в тисках самовластия Народа? Где был Пушкин, когда вешали хорошо ему знакомых декабристов и ссылали остальных, пачками, в Сибирскую каторгу. Где был гуманный "подстрекатель бунта"?"