Булгаков и дьявол. Опасные тайны «Мастера и Маргариты»

М.О. Чудакова высказала предположение[5], что местом посмертного успокоения душ Мастера и Маргариты стал Дантов Лимб — «уголок» католического ада, служащий приютом для душ ветхозаветных праведников, некрещеных младенцев и всех добродетельных нехристиан. Но уже задолго до романтических фантазий итальянских гуманистов в иранской мифологии сложился прообраз рая-парадиза — места блаженства и успокоения духа. Древние владыки Востока старались воспроизвести этот рай на земле, и часто выглядел их парадиз как чудесный парк с лужайками и павильонами, где можно удовлетворить все свои возвышенные мечты. В начале XX тысячелетия духовные и светские владыки Запада стали подражать восточным деспотам и повелевали создавать для них личные парадизы, воплощенные в архитектуре и садовом искусстве образы рая. В XVIII веке шведский философ-мистик Сведенборг Эммануил, стремившийся дать «истинное» толкование Библии, в своих работах излагал учение о точных «корреспонденциях» (соответствиях) земных явлений и деяний «потусторонних». Он утверждал, что рай подобен земным городам, утопающим в садах, где жизнь души продолжается с теми же радостями и заботами, что и до физической смерти. Так не такой ли парадиз или город-сад стал вечным домом для душ Мастера и Маргариты? Тем более что отправляет их туда именно Воланд, тот, кто как Rex mundi вполне способен создать любую иллюзию материального мира (вспомним, что Маргарите, пораженной внутренним пространством нехорошей квартиры, Коровьев толковал, что это «Самое несложное из всего!.. Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до… черт знает каких пределов!»).

Но скорее всего «вечный приют» Мастера и Маргариты — это место посмертных испытаний-мытарств этих душ, на которых проверяются грехи их. Там откроется им то, «чего не видел глаз, и то, чего не слышало ухо, и то, чего не коснулась рука, и то, что не вошло в сердце человека» (Евангелие от Фомы, 18). В вечном приюте останутся их души до воскресения из мертвых, приготовляясь к Страшному суду и обретая покой веры. Искупитель может простить усопшим всякое прегрешение, совершенное помышлением, словом или делом: «Кровь Иисуса Христа… очищает нас от всякого греха» (I Послание Иоанна 1, 7). «Он есть воскресение и живот и покой усопших рабов своих».

Интуитивно чувствуем мы, что Мастер и Маргарита (как Фауст) когда-то будут готовы к жизни вечной; вот и жестокий всадник Понтий Пилат ушел, наконец, туда, где ждал его Судия, дарующий покой и воскресение этой смятенной душе. Булгаков не говорит, как совершится их очищение от грехов, для него, как и для Гете, это великая тайна. Но зато Булгаков говорит нам, где каждый из них заслуживал прощения, и говорит нам вослед за церковью: каждый — в том месте, где ему назначено Высшим Судией.

Глава 6 Роман о Понтии Пилате

Роман был закончен. И тут разразилась катастрофа.

М. Булгаков

Из отдельных признаний Мастера можно понять, что все несчастья посыпались на него после опубликования отрывка романа. Публикация принесла ему дурную славу и, в конце концов, смерть. Поэтому для выяснения причин гибели Мастера обратимся к его сочинению и к оценкам произведения критиками.

Критические статьи обвиняли автора романа, «как воинствующего старообрядца», в попытке «протащить в печать апологию Иисуса Христа» и «пилатчину». Обвинение это значило только одно — позиция Мастера противоречила точке зрения официальной идеологии, стремившейся доказать неисторичность личности Христа — вспомним рассуждения умнейшего Берлиоза. Однако сам Мастер утверждал, что им написан роман о Понтии Пилате. Существование евангельского Пилата подтверждается некоторыми древними историками, теми самыми, на которых ссылался Берлиоз, но они, являясь идейными и политическими врагами Рима, рисуют иной, нежели Мастер, образ пятого прокуратора Иудеи как человека грубого, ограниченного, не понимающего души народа подвластной Риму провинции, тупого римского чиновника.

В романе Мастера образ Пилата поражал своей реалистичностью: бесстрашный воин и умный политик, суровый судья и сострадающий человек — здесь «диалектика души», в которой есть место и нравственному идеалу, и предрассудкам. Этот взгляд Мастера на Пилата и дал критикам романа возможность «крепко ударить по пилатчине» и самому «проклятому богомазу»— сочинителю.